– Не знаю.

– Значит, верите, просто никогда об этом не задумывались.

– Глория, а вы религиозны?

– Нет. Но я верю в Бога, и меня всегда интересовала эта тема. Я ознакомилась, хотя и поверхностно, со всеми религиями и пришла к убеждению о наличии первичного начала. – Я не привык заводить подобные разговоры с женщинами, которые мне нравились и которым нравился я, но я не знал, как перевести разговор на другую тему.

– Глория, а вы верите в Библию? Верите, что Бог сотворил мир и первых людей? – Глория ответила почти скучающим тоном:

– Найдите лучшее объяснение у материалистов. Теория Дарвина о происхождении видов уже давно не выдерживает критики, и чем далее развивается наука, тем больше изъянов оказывается в понимании мира материалистами. – Я не имел представления о понимании мира материалистами, но к счастью десерт подошел к концу, и я заказал официанту бутылку нераскупоренного реми и еще шампанского.

Как я и предполагал, Глория жила в районе Боро Холл, и запарковаться было негде. Она указала мне ближайший платный паркинг, и оттуда мы не спеша пошли к ее дому. Она слегка опиралась на мою отставленную руку, и мы говорили о пустяках. Давно я так не ходил по улицам с женщиной, которая мне нравится. Она была хороша, от усталой улыбки до легкой походки, элегантна и без возраста. Если бы я не знал, сколько ей лет, мне было бы трудно определить, двадцать пять ей, или сорок. Может быть это была ностальгическая память о юности, когда нам еще не было двадцати, хотя она изменилась за эти двенадцать лет, стала другой. Тогда на пляже я сразу узнал ее, а вот она меня так и не узнала, и это придавало остроту моим ощущениям. Лифт девятиэтажного довоенного дома. Маленькая квартира с высокими потолками. В гостиной, совмещенной со столовой, я откупорил шампанское, Глория поставила бокалы, я налил. Хотелось пить, и я со словами – за наше знакомство – осушил бокал. Глория только немного отпила и сказала: – А теперь то, что мы слышали. – И она присела к небольшому электронному пианино, хотя рядом стояло натуральное пианино. Она пояснила: – Здесь можно регулировать звук, а то обычное пианино разбудит моих соседей. – Она заиграла последнюю арию Лакмэ, напела вполголоса первую фразу: – Ты дал мне лучшие мгновенья, какие в жизни есть мирской. – Тут она повернулась ко мне, сказала: – Вы эту мелодию насвистывали, – и сразу заиграла арию британского офицера. Я тут же стал насвистывать мелодию в унисон с пианино. Она сказала: – Антони, у вас хороший музыкальный слух. Вы никогда не пели?

– Иногда. В компании. Больше свистел. – Глория вынесла из кухни фрукты. Я откупорил реми, налил в бокалы. Мы курили, иногда делая глотки из бокалов, тихо звучала музыка поставленной Глорией пластинки, классическая музыка, явно не рассчитанная на интимное рандеву. Глория сидела на диване, я в кресле напротив. Больше не стесняясь своего невежества, я спросил:

– Что это за музыка?

– Сороковая Моцарта.

– Моцарт тоже писал оперы, – заметил я, демонстрируя свою компетентность. Я ожидал, что Глория иронически улыбнется, но она оставалась серьезной. Она сказала:

– В то время еще не было разницы между симфонической музыкой и оперой. Дезинтеграция музыки произошла только в девятнадцатом веке, когда выяснилось, что симфонию может написать любой композитор, но хорошую оперу может написать только гений.

– Но ведь бывают и гениальные симфонии, – сказал я, переступая черту, ограничивающую степень моих познаний.

– Бывают, – согласилась Глория. – Но если гениальные оперы можно перечислить по пальцам рук и ног, то гениальные симфонии можно перечислить по пальцам всего лишь одной руки. – С меня было достаточно заумных разговоров. Я поставил свой пустой бокал на стол, пересел на диван рядом с Глорией, обнял ее за плечи. Она протянула мне свой недопитый бокал: ей было не дотянуться до стола. Я допил ее коньяк, поставил бокал на стол, снова обнял ее за плечи, и мы поцеловались. Я уже три дня не бывал у Розы и теперь чувствовал нестерпимое возбуждение. По лицу Глории трудно было понять, что она теперь чувствовала. Я провел рукой по ее телу. Платье из материи с длинным ворсом. Обеими руками она повернула мою голову лицом к себе, близко глядя мне в глаза. Я не стал ее раздевать и не стал раздеваться сам, даже не освободил галстука. Я только поспешно спустил и снял минимум того, что могло помешать половому акту. Диван был узким, что ограничивало смену поз при сексе. Сам я был настолько поглощен половым актом, что даже не уследил, испытала ли она оргазм. После беспорядочного физического удовлетворения, выравнивая свое дыхание, я не чувствовал временного охлаждения, которое обычно наступало с другими женщинами. Я чувствовал нежность, какую давно не испытывал к женщинам, продолжая ласкать ее бедра, проводить губами по ее лицу и шее. Теперь мне уже хотелось не спеша раздеть ее, но она мягко отстранилась, сказала: – Мне нужно в ванную. – Я поднялся на ноги, спиной к ней оправляя свою одежду. Когда она скрылась в ванной, я налил себе коньяку и, отпивая маленькими глотками, стал разглядывать гостиную. На пианино лежали стопки нот, рядом с электронным пианино колонка звуковой аппаратуры. По противоположной стене в простенках между окон стояли секции шкафов с книгами. Столовый стол был не полирован, а покрыт лаком. Я протер салфеткой винные пятна, – это я сам пролил немного вина. Следов от пятен не осталось, – крепкий лак. Перед окном на продолговатом столе стояла громоздкая установка с маленьким телевизионным экраном. Рассматривая эту механику, я понял, что это не телевизор, а компьютер – нечто новое в электронной технике. Из ванной послышался шум включенного душа. Я подошел к ванной, потрогал ручку. Дверь была не заперта изнутри. Я быстро разделся и вошел в ванную. Глория за пластиковой занавеской стояла под душем. Я отодвинул занавеску, шагнул в ванну, встал под душ лицом к лицу с Глорией. Она обняла меня за шею, закрыв глаза, запрокинула голову. Вытирались мы одним большим полотенцем. Выйдя из ванной, мы обнялись и долго так стояли не шевелясь. Теперь я точно знал, что она возбуждена так же, как и я. Обняв меня за талию, она повела меня в спальню. Нетерпения уже не было. Было предвкушение. Не спеша я приступил к любовным играм, и она приняла их естественно, будто зачеркивая прошедшие двенадцать лет. Когда возбуждение достигло нужного предела, она сказала: – Антони, выключи свет. – И уже в полной темноте я до конца всунул в нее член и мы оба замерли. Постепенно глаза привыкли к темноте, и черты ее лица стали различимы. Не прекращая акта, я продолжал играть ее телом, выгибаясь, целовал ее грудь, отводил и снова прижимал к себе ее ноги. А потом ее бедра дрогнули, она тяжело задышала носом. Наступал оргазм. Ускорив свои движения до резких ударов, я стал с преувеличенной нежностью проводить губами по ее лицу. Хотя до конца моего акта было далеко, я издал протяжный стон, провоцируя кульминацию ее оргазма, и она ответила мне в унисон коротким стоном. Дыхание ее замедлилось. Ее оргазм кончился. А я продолжал свои ритмичные движения. Сказывалось действие коньяка. Алкоголь способствует продлению полового акта. В таких случаях вежливый мужчина должен остановиться, дать женщине передышку. Но я не хотел останавливаться. У всех женщин сразу после оргазма эротические чувства затухают, и наступает отрезвление мысли. Глория лежала не шевелясь. В темноте светились ее широко открытые глаза. Она проговорила ровным голосом: