Та только передернула плечами.

— А что это значит — первые признаки? К тому моменту, как ты это замечаешь, увлечение успевает вырасти, как гриб за ночь.

— Тем больше оснований сразу вырвать его с корнем.

— Я не поощряла его ухаживания.

— Поощряла, я видела это собственными глазами! А как ты называешь то, что вы вдвоем разъезжаете по городу?

— Ну, уж и разъезжаем, — возразила Хелен. — Мы ездили за покупками и по дороге навестили тебя в типографии…

У Фидо закружилась голова. Возможно, полковник, под благовидным предлогом повидаться с Хелен, сам предложил заехать к ней в типографию?

Хелен внезапно остановилась.

— Ах, Фидо, я не могу больше скрывать это от тебя! Если бы ты знала, как радостно и приятно, когда блестящий красивый офицер с обожанием смотрит на тебя и ловит каждое твое слово!

Но Фидо считала высокого адмирала Кодрингтона с черной бородой гораздо привлекательнее кудлатого белокурого Андерсона, который чем-то напоминает ей спаниеля, но суровый и сдержанный мужчина наверняка проигрывает в сравнении с любезным и обходительным молодым человеком, особенно в глазах Хелен. Фидо вполне способна оценить привлекательность представителя противоположного пола, но, в отличие от других женщин, ее сердце не трепещет от восторга рядом с каким-нибудь красавцем, даже если он оказывает ей лестное предпочтение.

— В самом деле, подумай, Фидо, — Хелен горячо сжала руку подруги, — не можешь же ты винить меня за то, что я принимаю его преданный взгляд подобно сердечному лекарству, которое поддерживает меня в самые тяжелые минуты?

— Стыдись! Ты должна понимать, что в результате это принесет вам обоим только боль и страдания! — возмущенно воскликнула Фидо, отдергивая руку. — Как жена и как мать…

— Что ж, этого и стоило ожидать: теперь начнется лекция, — едва слышно пробормотала Хелен.

Действительно, в душе Фидо настолько укоренились понятия, внушенные ей родителями, что она готова произнести наизусть целую речь о нравственном долге и приличиях…

— Прошу тебя, не делай этого. — Хелен с умоляющим видом прижала к ее губам свой изящный пальчик.

— О чем ты? — Но она знала.

— Не бросай в меня камень. Не огорчай меня нотацией, которую мне может прочесть в Белгравии любая ханжа с ее банальными суждениями! Друг мой, за последние годы ты стала совершенно другой, и я счастлива это видеть! Ты сумела вырваться из наезженной колеи! — восторженно сказала Хелен. — Помнишь, когда ты приходила ко мне, ты с возмущением говорила о браке — что жена целиком растворяется в…

Фидо попыталась вспомнить свое смелое заявление.

— Да, но, дорогая моя… Я вовсе не из тех, кто ханжески проповедует чистоту нравов. Дело в том… — Она с трудом подбирала слова. — Здесь речь идет об уважении к себе, о чувстве собственного достоинства, о порядочности. Ведь ты поклялась хранить мужу верность…

— Но я не знала, что это означает! — крикнула Хелен. — Не знала, какой тоскливой и безнадежно долгой может оказаться эта замужняя жизнь! Да и какой иной выход был у меня, в то время юной и наивной девушки?

— Carina! — Фидо пыталась подыскать подходящие доводы, но сочувствие путало ее мысли. — Мне тебя ужасно жаль!

Глаза Хелен блестели от слез, и она бросилась к Фидо.

Фидо почувствовала у себя на груди горящее лицо Хелен, почувствовала запах ее волос. Женщины стоят на берегу Серпентайн, крепко прильнув друг к другу; довольно странная сцена, должно быть, но Фидо об этом не думала.

— Малышка моя дорогая! — прошептала она.

— Ты не представляешь, как мне стало легко на душе оттого, что я тебе открылась, — сквозь рыдания приглушенно сказала Хелен.

«Она призналась мне, мне одной! — думала Фидо. — Мы и словом не перемолвились за семь лет, но вот всего через четыре дня после нашей новой встречи она доверила мне свою тайну!»

Она уже чувствовала тяжкий груз этого тайного признания, но была горда своей ношей.

Фидо вошла в дом номер 10 на Лэнгхэм-Плейс. За ней поспешно поднималась женщина средних лет.

— Прошу прощения, это контора, где записывают женщин на работу?

— Да.

— Вы можете мне помочь?

Фидо с сомнением оценивала изящный вид незнакомки, ее нежные белые руки.

— Пойдемте, посидим в нашей библиотеке, — пригласила она женщину.

Леди схватила ее за рукав.

— Я… Я не знаю вас, мадам, но должна сказать, мне нужно срочно найти хоть какую-то работу. Я и моя дочь… Мой муж врач, — бессвязно продолжала она.

Фидо неловко ждала объяснений.

— Ему не повезло с практикой, — сказала незнакомка приглушенным голосом. — И он… Он бросил нас. Это случилось четыре месяца назад, и у нас нет никаких доходов.

— Я вам очень сочувствую. Я прослежу, чтобы вас выслушали и записали ваши данные в нашу регистрационную книгу, — заверила ее Фидо, мягко высвобождая свой рукав.

Поднимаясь наверх, она вспоминала первых подобных просительниц, которых встретила здесь шесть лет назад, когда пришла работать с ковровым саквояжем, полным рассказов, и свою безграничную самоуверенность. («Наша самая преданная активистка», — представила ее как-то Бесси Паркес одной даме.) Какой по-весеннему радостной была атмосфера на Лэнгхэм-Плейс в 1858 году, казалось, перемены близки, как спелые фрукты, свешивающиеся с ветки, — достаточно только руку протянуть, на что не осмеливались робкие женщины прежних поколений.

В приемной комнате Бесси Паркес, Джесси Бушере, Иза Крейг и Сара Левин (их секретарь) размышляют над чертежами, разложенными на огромном столе.

— Здравствуйте, Фидо, — раздался радостный голос Изы Крейг.

— Вчера нам вас очень недоставало, — заметила Бесси Паркес.

— Прошу меня извинить. Я вчера приболела, — сказала Фидо, удивленная собственной ложью; почему бы просто не сказать, что у нее были другие дела?

Она обращается к мисс Левин и рассказывает ей об ожидающей внизу жене доктора.

— Я не смогу подыскать ей работу, — вздохнула секретарь, отодвигая свой стул.

— Чуть ли не каждый день ко мне в типографию приходят оказавшиеся без средств дамы, и я всегда направляю их сюда, на биржу труда…

— Естественно, они ошибаются, потому что «Виктория-пресс» гораздо популярнее, чем биржа… — горячо проговорила Иза Крейг.

— Как вы думаете, что происходит в тех случаях, когда мы им отказываем? — спросила Фидо.

— А эта дама… хороша собой? — интересуется Джесси Бушере.

— Во всяком случае, недурна.

— Тогда, может, ей лучше найти себе какого-нибудь покровителя, чем голодать, — вслух размышляет Джесси Бушере.