леса ничего не знали. Элекары поглотили свет, что позволило на время ослабить защиту границ электрического леса, и пронести туда ребенка. Элекаров наслали Зелы, благодаря переметным перчаткам, которые создали поле мощнее, чем поле электрического леса, на время лишили его силы и свет в электрическом лесу погас. Тело ребенка отнесли в магнитную колыбель, герметичное, непроницаемое для электрических вихрей помещение, так как он был очень слаб, и нуждался в питании консервированными молниями, хаотичная энергия которых связана особого состава магнитной жижей (уплотненное сжиженное под давлением магнитное поле), и не опасна для ослабленных детей.

Получать удовольствие от жестокости легко и просто. Достаточно нивелировать цену жизни. Чтобы получать удовольствие от альтруизма, необходимо любить труд. Любой. Какое наслаждение испытывает Акакий Акакиевич выписывая буковки! Удовольствие жестокости — наркотик, удовольствие альтруизма — нирвана. Представим, что мозг залит свинцом. Для мысли здесь нет места. Ни одной. Это состояние слабоумного. Но если нагревать свинец или добавить в него химический растворитель, свинец перейдет в жидкое состояние и там появится мысль. Но какая это мысль? Вязкая, обжигающая, подавляющая, как лава, медленная, все поглощающая и ненавидящая, потому что чувствует тюрьму материи, в которой находится. Если мозг залит воском, мысли двигаться проще, но направление ее непредсказуемо. Такая мысль — пуля со смещенным центром тяжести. Она безответственна, ибо сама не знает куда летит. И только в вакууме, где материя не оказывает никакого сопротивления, мысль свободна, точна, и полностью ответственна за свою деятельность. И наступает акт творения.

Когда впадаешь в состояние, похожее на интеллектуальную кому, но остаешься в сознании, начинаешь видеть тонкий мир. Если смотреть на стену и не видеть ее, в права вступает иной мир. Если смотреть на стену не отрываясь, но не пытаться сосредоточиться на какой-либо точке, а поставить слепую завесу, можно увидеть. Войти в состояние не сосредоточенности, а отвлеченности.

Потьмак А.А. «Недеяние»

Легкая соль, или дихлорат натрия, образовывалась как побочный продукт в печах Диких Нор. Эта была мельчайшая пыль, как самый мелкий реголит, невесомая как пух, в обычных условиях невидимая, как вода в горных пещерах, тысячелетиями ннкем и ничем не тревожимая. Когда чистили печи, вместе со шлаком выносили легкую соль, сбрасывали в отвал. Когда легкая соль соприкасалась с каменной солью, она начинала светиться голубыми прожилками, так ее можно было увидеть. Отвал находился далеко от печей в уединенном месте. Посещали его только недуги в надежде чем-нибудь поживиться. Недуги были противники Красной Дуги, в силу этого изгои общества. Они жили в Диких Норах, которые давно заброшены. Кроме недугов там никто не жил. Кто-то обронил соль, выворачивая карманы. Когда дихлорат натрия попадал на каменную соль, он сворачивался в небольшие шарики с ядром из кристалла соли и начинал нарастать. Дихлорат покрывал все новыми слоями ядрышко соли, как самец самку. В конечном итоге этот конгломерат отвердевал, превращаясь в непрозрачный, зеркально блистающий, черный шар. Недуги, как люди любопытные, обнаружили необычное свойство дихлората. Если проглотить шарик, видишь галлюцинации, как при наркотическом опьянении, но без привыкания. Но нужно было сделать это до того, как шар отвердевал. Одна беда, если проглотить слишком много, превратишься в соляной столп! Недуги организовали секту Соль Земли, и вовсе перестали интересоваться миром. Но секрет свой никому не сообщали, что было нетрудно, так как в Дикие Норы и случайно никто не забредал.

Пелагея двигалась в сторону коричневого леса. Пятно в глазу медленно насыщалось, что доказывало верное направление движения. Был поздний вечер. Солнце на три четверти скрылось за горизонтом, остался узкий краешек, похожий на кипу. У Пелагеи появились неожиданные помощники. Заколдованные птицы кружили вокруг, каркали за собой зазывая, отлетали и возвращались, словно собаки, показывающие дорогу к месту трагедии. Подойдя к лесу, Пелагея увидела слабое, дрожащее желтое свечение. — Лимонники совершают карбидное служение. Надо обойти. — мелькнула мысль у Пелагеи. Она свернула налево, обогнула место служения по большой дуге и вошла в лес. В лесу было очень темно. Последние лучи заходящего солнца не проникали сюда. Птицы исчезли из поля зрения, даже каркать перестали. И было пугающе тихо, словно разбойник-душегуб притаился за ближайшим деревом, ждет жертву свою, радуется предстоящему таинству в его глазах. — Как же я найду дуб в такой тьме, — чертыхалась в душе Пелагея. Она совершенно забыла про третий глаз, уклоняясь от лимонников, и тот закрылся, не стерпев пренебрежения. — Именем центуриона Кривая Липа, глаз откройся, четко произнесла шипящим шепотом Пелагея. И глаз открылся. Третий глаз мог видеть в темноте. Картинка была нечеткая, размытая, как в дымке, или, как сквозь матовое стекло смотрела Пелагея. И не различала цвета она этим глазом. Алое пятнышко стало уже нестерпимо ярким, словно лазерная указка. Только вот куда указка показывала? Пелагея повертелась вокруг своей оси, светимость пятнышка менялась. Она пошла в ту сторону, где светимость была максимальной. По мере движения, пятнышко начало пульсировать, сначала медленно, потом все быстрей, когда пульсация стала неразличима, пятнышко принялось бегать по экрану все быстрее и быстрее, пока не исчезло, не улавливаемое глазом, двигаясь слишком быстро. — Должно быть это здесь, — решила Пелагея. Но в ближайших деревьях не было никакого дупла. И птицы молча расселись вокруг на деревьях и смотрели с недоверием: почему это она не может найти дупла? Забыла Пелагея, что глаз имеет симпатическую связь с перчатками, его буквально притянуло, припечатало к нужному дубу. Между глазом и Пелагеей сверкала серебряная нить. И все равно не могла понять Пелагея, где дупло. Щупала, везде кора, никакого признака дупла. Отчаялась Пелагея, присела на корни, задумалась. Внезапно она услышала легкий, едва слышный шорох. Только она скрылась за соседним деревом, с противоположной стороны к дубу вышел человек. Сделал круговое движение, снял ткань, достал ларец. Человек был высокий, завернутый в черный плащ. Внезапный порыв ветра обнажил грудь человека… — Это ведь благодатель, — ужаснулась Пелагея. — Золотой китель. Человек повернулся, и исчез за деревьями с ларцом. — И что теперь? — вздохнула Пелагея, горько плача. Она решила остаться, отдохнуть до утра. Ранним утром шорох послышался снова. Благодатель вернулся, положил ларец в дупло, повернул замок, собрался было уходить, но что-то привлекло его внимание. Птицы. Они сидели и смотрели. Их было много. Этот факт озадачил Благодателя. Постояв, подумав, ничего не решив, он удалился. Пелагея подошла к дереву, прриложила ладонь к ткани, повернула и… ничего не произошло. Остервенело крутила она ладонь, до мозолей, до дыма, не размягчалась ткань. Отчаявшись, злясь, повернула она ладонь против часовой стрелки. Ткань размякла. Взяла Пелагея ларец, пошла с ним в музей.