— Так что, Милада готовилась, и ты знала об этом?

— Айо, прости меня… прости…

— А ты собралась за ней? — мама только кивнула в ответ. — Ты сошла с ума! А как же отец? твои внуки, в конце концов! А я? Или я перестала быть твоей дочерью?

У мамы из глаз потекли слёзы.

— Ты… уже… взрослая, Айо… Справишься…

— И твоя Милада, мамочка, тоже уже взрослая! — крикнула я. — И пора ей самой научиться расхлёбывать последствия глупых поступков! В её возрасте я уже ходила беременная вторым ребёнком, мама! А ты и отец всё утираете ей сопли под носом!

От моих грубых слов лицо мамы перекосило и она заплакала.

— Отец, — потом сказала она, — он пообещал мне, что как выздоровеет… так отправиться за Миладой…

И в её глазах была вся надежда Адании.

— Ну уж нет! Она сама выбрала себе судьбу и дорогу! И я не позволю ни тебе, ни отцу, в таком преклонном возрасте бросить всё и умчаться в неизвестность! Только через мой труп!

Тут в спальне застонал отец, и я помчалась к нему, прихватив пузырёк с настоем и тряпочку для обтираний.

Мама ринулась за мной. Мои родители очень любили друг друга, и это всегда вселяло в меня чувство уверенности в собственном родном доме. У папы начался кризис.

Через неделю перевал стал полностью проходимым и проезжим, и мы ждали прибытия доктора из Стревина — центра наших Северных земель. Отец уже потихоньку вставал, но был ещё очень слаб. Мама стала ещё более тихой и незаметной. Я почти переселилась к ним, чему дети были очень рады. Комнату Милады так и не открывали. Один раз Авидея спросила у меня:

— Мама, а тётя Милада больше не вернётся?

— Я не знаю, дочь, не могу тебе сказать… А что?

— Мне нравилась у неё брошка. Она всё равно её не носила, в виде эльдвайса…

— Зачем она тебе? Хочешь, летом на ярмарке я куплю тебе такую же…

— Нет, мне нужна эта… На память…

У меня защемило в груди. Сестра, отправивишись за своими чувствами, совсем забыла о тех, кто её любит дома… Авидея очень любила мою взбаломошную и невезучую на мужчин сестрицу.

На следующий день на груди у Авидеи сверкала брошка, а мама перепрятывала ключ от комнаты Милады с таким выражением на лице, что у меня затряслись руки. Я решила проверить мамочку у доктора. Мне она не нравилась, как лекарке.

Через три дня прибыл доктор. Его поселили в гостевых комнатах Общинного дома, и я поспешила к нему туда, не смогла дождаться следующего рабочего дня, когда он уже сам пришёл бы ко мне в лекарскую принимать тяжёлых пациентов.

— Рокайо Ганн? — спросил у меня доктор, когда я представилась ему в дверях. Моложавый, слегка полноватый мужчина в длинном халате на голое тело с удивлением смотрел на меня.

— Мне необходимо поговорить с Вами…

— Эйтерсс Винн, к Вашим услугам, Рокайо Ганн…

— Извините, но завтра, возможно, нам с Вами будет некогда… А этот разговор очень важен для меня…

— Входите! — он сделал шаг назад, приглашая меня в гостинную. — Так, что у Вас случилось? Это личное, так понимаю?

Я знала, о чём попрошу городского доктора, только раз в год приезжающего к нам на двадцать дней для консультации местных жителей и моего обучения новым методикам лечения. В пределах разумного, конечно. Моё образование было средним, а дар лекаря — слабым, мне никогда не достигнуть высот в этой науке, но на своём месте я должна была приносить нашему посёлку, всю зиму находящемуся в изоляции, максимум пользы.

Выслушав мой сбивчивый рассказ о слабом сердце мамы, так расстроенной из-за "отъезда" сестры с женихом, о боязни её сумасшествия, доктор усмехнулся.

— Хорошо, Рокайо. Я и сам слаб в умственных болезнях, всё больше как-то лечу хвори телесные, но диагностику провести смогу. Завтра вечером, после работы, пригласите меня к родителям на ужин. За одно, проверю лёгкие Вашего отца. Как бы не развилась чахотка…

Обрадованная, я побежала к родителям, рассказать о приходе доктора. Конечно же, маме говорить я ничего не собиралась. Всё должно было быть подано под соусом: помощь переболевшему отцу.

Там я застала слёзы Авидеи и нахмуренный лоб её дедушки.

— Что случилось?

— Бабушка, ей плохо… — Авидея посмотрела в сторону лестницы на второй этаж. Оттуда раздавался шум.

Я поспешила наверх и застала там матушку, прибивающую к двери Милады две доски крест накрест.

— А-а-а, Айо… Уже пришла? Отец не захотел… Пришлось самой… Всё сама и сама! — с улыбкой закончила мама, вбивая последний гвоздь в доску, заколачивая дверь.

— Зачем?

— Я не хочу, чтобы из комнаты хоть что-нибудь пропало, Айо… Вот, Ави понадобилась брошка… Миладочка её не любила, а завтра? Что она захочет завтра? Нет, так нельзя… Вот вернётся твоя сестра и решит, что и кому стоит отдавать или нет…

За моей спиной раздались всхлипы: моя дочь, стоя на леснице, слышала весь монолог моей мамы, и сильно расстроилась. Я повернулась к ней.

— Авидея, детка, где твой брат?

— Во дворе с мальчишками…

— Забирай его и идите домой…

— А ты?

— Я скоро буду.

Когда за моей дочерью захлопнулась дверь, а мама чем-то загремела на кухне, а взглядом показала отцу на дверь к ним в спальню.

— Ты прости её, дочь… Бегство Милады совсем подкосило её… Разум Рамины не может с этим справиться.

— Я понимаю, папа… И не сержусь… — и я продолжила шёпотом. — Завтра я приглашу доктора из Стревина, якобы осмотреть тебя. Пусть он понаблюдает и за мамочкой.

— Может, попросить его осмотреть её из-за сердца?

Так мы с отцом и решили.

Следующий день был суматошным и тяжёлым, но мы с доктором, уставшие и голодные, всё-таки собрались на ужин к моим родителям, хотя я видела, что доктору уже хотелось отправиться на отдых. Но он не изменил своему слову.

Папа открыл нам дверь.

— Входите, здравствуйте! Я — Ваухан Ньево, отец этой важной лекарки.

— Очень приятно, доктор Эйтерсс Винн, коллега Вашей дочери.

За столом мы сидели вчетвером, дети уже поужинали и отправились в свою комнату играть и учить уроки.

Папа много шутил, мама смеялась. Впервые, после ухода сестры, в нашем доме была такая тёплая обстановка.

Затем доктор осмотрел отца и вынес свой вердикт:

— Лёгкие чистые, можете не волноваться. Серьёзные остложнения обошли Вас, Ваухан, стороной. И, пока я здесь, я могу ещё чем либо помочь вашей семье?

Он вопросительно посмотрел на мать и отца.

— Рамина… Твоё сердце… Ты не желаешь, чтобы доктор послушал его? — папочка был мягок и корректен до неправдоподобия.