Тайгер узаконил проституцию.

На каждую инициативу Синдрома он отвечал моментально: словно издеваясь, кажущимися абсурдными решениями доказывал несостоятельность Свободы и заодно повышал и повышал цены на энергию.

Синдром тихо погибал от невозможности дотянуться до Тайгера – собственноручно отданный когда-то Тайгеру ключ от Края вырвать назад без сильной армии не представлялось возможным.

Проблема стояла остро: попытка перекроить и без того трещащий по швам бюджет в пользу военных баз вызвал новую волну кризиса, и от милитаристской программы пришлось отступить.

На этом провальном этапе в игру вступил понтифик, которому Тайгер был бельмом на глазу не столько по причинам экономическим, сколько по религиозным. Существование города порока и разврата возмущало понтифика до глубины души.

Он, человек по сути мягкий (собственноручно выращивал горшочные фиалки и очень любил детей), каждое утро просыпался с мыслью, что мир катится в пропасть, которую распахнул перед ним дьявол в обличии Сэтто Тайгера.

Ежеутренние муки стали нестерпимы, и понтифик решился оказать Синдрому своевременную помощь. На пожертвования церкви была раскопана и возрождена секретная военная база, и на эти же деньги начались разработки оружия, способного взрезать купол Края.

Лейтенант невольно сравнивал Командора и Сэтто. Оба они вызывали у него уважение, но Командор являлся олицетворением того подлого склада характера, которым обладали худшие из людей. Он легко переходил со стороны на сторону, преследуя только собственные цели, в то время как Тайгер умел думать о других. Войны выковали в Командоре привычку подчиняться приказам без обсуждения, а в Тайгере – самостоятельность мышления. Командор защищал своих людей, но требовал защищать себя, а Тайгер позволял людям свободу выбора – с кем быть и кому служить.

Лейтенант часто думал о том, кто из них более опасен для окружающих, но не находил ответа и даже боялся его найти, потому что для себя выбрал Тайгера, с которым познакомился еще новичком в отряде патрульных синдромеров. Знакомство длилось недолго, но Сэтто всем своим поведением и короткими шутками, очень похожими на горькую правду, донес до Лейтенанта одну мысль: настоящая свобода – это право самому нести ответственность за свою жизнь, а не поддаваться чужим указам.

Это толкование свободы росло и ширилось, и в конце концов вычурное название родины, принятое после победы над первой волной кризиса, начало казаться гротеском, насмешкой, фальшью.

И если это правда, то пути назад нет – Лейтенант обязан предупредить Сэтто о том, что в бункерах базы в железных креплениях ждет благословения черный непобедимый Ворон, который способен взломать купол Края, как белка – скорлупу гнилого ореха.

Создавай мир в молчании.

Это неловкое чувство, когда приходишь в магазин с баночкой, чтобы купить рыбку, и видишь десяток рыбок, втиснутых в такие же крошечные баночки. Они похожи на живой суп. Что? Нет, я не желаю купить Уинтерз и Дикки. Почему? Потому что Уинтерз и Дикки – это семья морских львов, живущих в ржавой цистерне, а я пришел сюда с баночкой и хочу одну рыбку.

Когда я был молод – и не смейтесь, я говорю это совершенно серьезно, все эти дикки и уинтерзы водились только в одном месте на планете, резвились вовсю, высовывая свои мокрые головы под солнышко, а на берегу лев восседал с агнцем или что-то вроде того. Я преувеличиваю, конечно, лев не восседал, но точно существовал. Стопроцентно. Я его видел.

Я видел также: яблоки, капусту, орехи, листовой и кочанный салат и укроп. Я составлял букеты из нарциссов и дельфиниума и запивал их жасминовым чаем с нежным привкусом липового меда.

Так оно и было, так оно и было. Мало кто может похвастаться такой молодостью, как у меня, поэтому я единственный в этом городе, кто знает хоть что-то полезное.

Все это было немного севернее отсюда. Да, за городом. Поезд отъезжает от станции в двенадцать десять, садитесь на него и катите куда глаза глядят.

На этот поезд вполне можно сесть – просто забираешься на козырек над тоннелем и в нужный момент прыгаешь вниз, прямо на крышу вагона. Главное, сразу прижаться к ней и не мотать башкой, иначе снесет. Ну и прыгать внимательно, конечно. Как-то раз я провел на таком козырьке целый день, поджидая поезд вместе с одним пареньком, мы прыгнули, а он взял и провалился между вагонами. Меня с ног до головы окатило, а я боюсь крови. В чертовом поезде нет воды, и я так и просидел сутки, покрываясь мерзко пахнущей коркой.

Впрочем, в пень эти замшелые истории. Я спас рыбку из супа. Молодого петушка с синим бархатным хвостом. С ним можно идти на очередное собрание по спасению планеты и расследованию причин ее гибели.

На улице Свободы пало на колени целое здание. У него подкосились мраморные колонны, и крыша поехала вперед. Ступени раздробило, и здание осталось стоять наклоненным, словно с перебитыми пальцами. За ним как раз и стоит будка, где проводится собрание.

На будке висит плакат:

«Стоимость билета: ВЗНОС в дело живой природы».

Я немного опоздал, собрание уже началось, поэтому остановился за спинами, подыскал себе уголок и уселся, держа баночку между колен.

Слушатели выстроились в три ряда, у всех них были согбенные спины, а по центру маячила тень чьей-то головы огурцом.

Самого оратора я не видел, но его было неплохо слышно:

– …парниковые газы, уважаемые сэры. Так или иначе. Скопившись в атмосфере, они создали эффект нагревательной линзы, и – пр-р-уп! – вспышка! Жара, гибель, пересохшие океаны, выжженные побеги! Так или иначе.

Интересный метод вести лекцию. И не подкопаешься: так или иначе. Каждый может считать, что все было иначе и при этом не упрекать лектора в некомпетентности, потому что он на своей точке зрения и не настаивает.

Лектор начал настраивать какой-то приборчик с ярким, будто у электровоза, лучом. Этот луч он безуспешно пытался направить на экран-простыню, но запутался в проводах, и ничего не вышло.

Луч светил прямо на меня, и многие обернулись, думая, что вторую часть лекции придется рассматривать какой-то неудобно размещенный экспонат.

Лектор тоже смотрел на меня и вдруг замахал руками:

– Прекрасно, – заявил он. – Дело спасения мира небезразлично нашей чудесной, замечательной, яркой молодежи. Поприветствуем.

И все они захлопали. Половина, я ручаюсь, вообще впервые видела «яркую молодежь», потому что… нас было мало. Нас, последних детей, было катастрофически мало.

– Говорят, вы хорошо разбираетесь в технике, – сказал лектор. – Помогите уж нам, убогим.

Я поставил баночку на стол, вышел к сцене, выпутал его из проводов и молча развернул проектор к экрану.

– Восхитительно, – сказал лектор. – Вы ведь и самолеты умеете водить? – Он хихикнул. – И даже, говорят, «сайлентов» умеете водить…