в стране расплодилось столько кроликов, что их и перестрелять оказалось невозможным, и пришлось травить потом буйно разрослись кактусы, и, чтобы спасти поля, напустили прожорливую мушку-истребительницу. Правда, те, кто рекламирует столь сказочное плодородие страны, не упоминают, что, научившись травить кроликов, белые колонизаторы уничтожали ядами и местное население — аборигенов, а оставшихся загнали на беднейшие участки — в резервации.

Пишущие о пятом континенте почему-то обязательно сообщают, что по количеству выпиваемого пива австралийцы находятся не то на первом, не то на втором месте в мире. Странная, на мой взгляд, статистика! Гордиться надо людям или смущаться? Если идти по этому пути, то вот вам еще вопросы: а по числу потребляемых яблок кто впереди, мы или Люксембург? А как насчет кваса: держим мы первенство или уступили кому-нибудь?

Важнее, по-моему, то, что, сколь ни любят австралийцы и новозеландцы пиво, сколь ни охотно посещают они «пабы» (пивные), пьяных не видно. Чуть принял человек подозрительно неустойчивый вид, его препровождают в подходящее место (суд), и он уже не портит уличного пейзажа. А после часу дня в субботу и с утра до ночи в воскресенье на сорок пять километров вокруг города не раздобудешь не только крепкого «на троих», но и бутылки пива. За пределами этой антиалкогольной зоны выпить дадут, если ты в особой книге запишешь свою фамилию и адрес, чтобы при аварийном окончании пития полисмену не пришлось блуждать с повесткой.

Интересным было путешествие по пятому континенту. И все же наступило пресыщение. Прошел месяц полетов, поездок, плаваний, хождений, и мне показалось, что и пища здесь пресная (явно не хватало гречневой каши и пельменей), и некоторые обычаи какие-то обременительные, и ноябрьская весна слишком жарка. Да и средняя норма акул на одного купающегося явно завышена: не так уж приятно купаться, кося глазом на противоакулью сетку. Одним словом, потянуло домой.

Билеты на самолет фирмы «Контас» в кармане. И тут новая авантюра, дарованная судьбой: из всех двадцати авиафирм именно летчики «Контаса» объявили забастовку и начали ее точно накануне нашего отлета. Мы остались в Сиднее. Сначала на день. Потом на два. Потом на три. Нам втолковывали, что в уставе фирмы есть оговорка: за задержку в силу стихийных бедствий она не отвечает. А к этим бедствиям относится пожар, землетрясение, наводнение и… забастовка. Однако нам от этого не было легче. Все мы, как три сестры, повторяли: «В Москву!»

В конце концов, пресытившиеся купанием в заливе Тасманова моря, мы втиснулись в самолет другой компании и полетели на Родину. Вспоминаю сейчас и недоумеваю: как мы не закричали от радости, когда узнали, что на обратном пути предстоит посадка в бананово-лимонном Сингапуре?!

Тогда мы думали о главном: опять будем ходить на ногах, а не вверх ногами и окружать нас будет свое, близкое и родное. Действительно: в гостях хорошо, а дома лучше.

4. Единственный раз

Судя по романам из жизни высшего общества и великосветской хронике, богатые графы и маркизы, а также нетитулованные короли нефти, резины, подтяжек и предобеденных аперитивов — все как один считают признаком хорошего тона проводить раннюю весну на юге Франции. Одних манит модная Ницца, других Сен Тропез с его кристально чистым воздухом, а некоторые всем курортам предпочитают шумный и веселый Марсель.

Неожиданно я оказался баловнем судьбы. Два десятка советских романистов, сказочников, литературоведов и сатириков — в том числе и я — собрались дружной туристской семьей, сели в Шереметьеве на стремительный «ТУ-104» и через три с половиной часа уже шагали по цементной глади парижского аэродрома Буржэ. Затем вечером мы заняли несколько трехспальных купе курьерского поезда и к утру оказались на берегу Средиземного моря, среди пальм, креветок и миллионеров.

Лет двадцать назад особой популярностью у нас пользовалась песенка:

Шумит ночной Марсель

В притопе «Трех бродяг».

Такого кабачка мы, к глубокому нашему сожалению, не обнаружили, но зато обогатились знанием других, с не менее романтическими названиями: «Дикий вепрь», «Эльдорадо». «Ночное счастье» и «Сегодня скажу «Да!». Реклама порой нарочито грубовата: «В этой берлоге — все для любителей пожрать!» Шуму по ночам в припортовом районе Марселя более чем достаточно.

Обедали и ужинали мы в ресторане «Цикада»; хозяин, Пьер Богатта, когда-то служил поваром в Монте-Карло, а там понимают толк в еде. Свои энциклопедические кулинарные познания, свой итальянский темперамент и все обаяние гостеприимного хозяина Пьер превратил в капитал, получая теперь с него проценты. Трижды приходилось «Цикаде» менять помещение, и постоянные клиенты трижды осваивали новые маршруты, оставаясь верными автору ароматнейшего рыбного супа «буйябез», итальянских «каделенп» — блинчиков с мясом под острым соусом — и варенных на пару улиток «мули».

Здесь мы и повстречали человека, о котором я хочу рассказать с грустной улыбкой.

Его звали Леон Газальян.

От ресторатора Пьера я узнал, что отец Леона в 1914 году, после очередной резни, покинул Турцию и обосновался в Марселе. Но сам Леон Газальян французский язык знает плохо, потому что постоянное его окружение — армяне-эмигранты. Пробовал торговать готовым платьем, но разорился. Поступил работать на чемоданную фабрику, где и провел всю жизнь. Недавно ушел на пенсию, столь ничтожную, что и говорить не стоит. У Газальяна двое сыновей, но младший призван в армию, так что помогать может пока только один. Младший все же поддерживает отца, хотя и довольно своеобразно: посылает домой вырезки из газет — то, что встречается о Советском Союзе и особенно об Армении.

Больше всего Леон Газальян хотел бы поговорить с советскими людьми, но это нелегко, так как в нашей группе нет ни одного армянина. А по-французски (да еще на том ломаном языке, что осилил Леон) разве может получиться настоящий разговор с соотечественниками?!

Когда мы появлялись в ресторане, Леон Газальян уже ждал. Он неотрывно смотрел на нас и улыбался Как ему хотелось поговорить с нами без переводчика! Как хотелось высказать любовь и уважение «живым» советским людям, друзьям тех, кто живет в Советской Армении! Впервые ему довелось встретить сразу столько советских людей.

Нас даже смущало такое упорство и постоянство этого человека, его неотрывный и сияющий взгляд. Казалось, Газальян хотел запомнить нас навсегда.

Однажды Леон сел за мой столик и заказал