— Ты права, — согласился он. — Мы с твоей мамой всегда ходили на вечеринки, и нам было там весело.

Он замолчал, погрузившись в воспоминания, а потом произнес:

— Но она была мне женой, а ты — моя дочь. Я не хочу, чтобы ты общалась с неподходящими людьми, особенно с мужчинами.

— Папа, но ведь с вами мне ничто не грозит!

— Это еще неизвестно, — ответил Пол Феррарис. — Не считай меня старым занудой, дорогая, но до тех пор, пока я не решу, с кем в этом городе можно заводить знакомства, я не собираюсь позволять тебе общаться с кем попало.

— Я понимаю, папа.

— Вот и хорошо, Гизела. Сегодня вечером я отвезу тебя в отель, а сам воспользуюсь каким-нибудь из приглашений, если не слишком устану. Не стоит забывать о том, что завтра мне снова играть.

— Конечно, папа, — согласилась с ним Гизела. Ее сердце пело: теперь она сообщит Миклошу,

что они могут увидеться!

Пол Феррарис уединился в своем номере, чтобы немного отдохнуть перед концертом. Оставшись одна, Гизела сразу кинулась к секретеру и быстро написала Миклошу записку, в которой говорилось о том, что у них есть возможность встретиться после концерта.

Она впервые писала мужчине такую записку и потому, немного стесняясь, не обратилась к нему по имени и не поставила подписи под письмом.

Сбежав вниз, она вручила портье конверт, адресованный господину Миклошу Толди. Портье, почтительно поклонившись, выразил сомнение в том, что в отеле проживает человек с таким именем. Не растерявшись, Гизела ответила:

— Он пришлет за письмом.

И, повернувшись, умчалась наверх.

Вернувшись в свой номер, она попыталась уснуть, но не могла. Воображение рисовало ей Миклоша, она слышала его голос, говорящий о любви, чувствовала прикосновение его губ и трепетала. «Только бы он поцеловал меня еще!» — загадывала она, и краска приливала к ее нежным щечкам при мысли о том, что это произойдет совсем скоро.

Гизела мечтала о том, как их губы снова соединятся и они, слившись воедино, вновь воспарят на небеса блаженства. В упоении она повторяла:

— Я люблю его! Люблю!

И сама удивлялась, что всем сердцем полюбила человека, о котором знала только, что он — венгр, что зовут его Миклош Толди и что он должен уехать, оставив ее одну. Причина его отъезда была ей неизвестна.

— О Господи! Сделай так, чтобы он остался! — отчаянно молилась она.

Этого хотелось ей больше всего на свете, но она никому не призналась бы в этом.

Конечно, Гизела мечтала, чтобы Миклош на ней женился. Она любила его и не сомневалась, что будет с ним счастлива.

В то же время она понимала, что не сможет оставить отца одного. Это невозможно. Они должны жить все вместе, только надо придумать, как это устроить. Но Миклош недвусмысленно дал ей понять, что будущего у них нет. Он должен уехать, покинуть ее по неизвестной причине.

Когда Гизела вспомнила об этом, ей показалось, что кто-то сжал ее сердце ледяной рукой. В отчаянии она воскликнула:

— О, почему! Ведь я его люблю, почему мы должны разлучаться?

Она готова была разрыдаться от бессилия что-либо изменить, но тут раздался стук в дверь.

Схватив платок, Гизела соскользнула с дивана и подбежала к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Смахнув слезы и поправив шелковый халат, она приоткрыла дверь и обомлела.

Весь дверной проем был полностью занят огромным букетом. За ним она не сразу заметила мальчика-посыльного, который тоненьким голоском произнес:

— Это вам, милостивая госпожа.

— Мне? — изумленно выдохнула Гизела. — Вы уверены, что это не ошибка?

— Да, фрейлейн.

Великолепный благоухающий букет был составлен из редких сортов орхидей. Гизела невольно подумала, что со стороны Миклоша неблагоразумно посылать ей такие цветы, а в том, что они присланы им, она не сомневалась.

Как объяснить отцу, откуда взялись эти невероятно дорогие цветы?

«Я их спрячу», — решила Гизела.

Она взяла корзинку, и тут ее пальцы наткнулись на конверт, спрятанный между цветов.

Дрожащими пальцами она разорвала его. На листке дорогой бумаги красивым и уверенным почерком было написано:

С наилучшими пожеланиями гениальному скрипачу, чьей игрой я буду восхищаться сегодня и ждать бурных оваций.

Подписи не было. Гизела еще раз перечитала письмо. В одной фразе было все, что она хотела узнать. Он «будет ждать», а остальное не важно. Счастливая улыбка заиграла на ее губах, но в сознании снова всплыла та самая мысль, удержать которую Гизела не могла никакими силами. «В чем он не прав?» — терзалась она.

Представление подходило к концу. Прозвучали заключительные аккорды скрипичного концерта Шуберта, и воцарившуюся на долю секунды тишину расколол оглушительный гром оваций. Гизела впервые слышала такие бурные аплодисменты и не сомневалась, что отцу хлопают громче, чем остальным музыкантам.

Леди Милфорд встала с кресла и в восхищении аплодировала Полу Феррарису, который уже в пятый раз выходил на поклон под несмолкающие выкрики «браво».

— Это бесподобно! Никто не сравнится с вашим отцом, Гизела, вы можете им гордиться!

— А я и горжусь, — ответила Гизела.

Казалось, публика не желает расставаться с музыкантом, продолжая выражать ему свое восхищение, но дирижер постучал палочкой по пюпитру, и в зале мгновенно стало тихо. Гизела знала, что на бис отец исполнит партию из оперы «Волшебная флейта», которую так любила ее мать.

При воспоминаниях о матери на глаза у нее навернулись слезы. Когда отец закончил играть, Гизела повернулась к леди Милфорд и заметила, что она тоже плачет.

— Невероятно! Я тронута до глубины души, — дрогнувшим голосом произнесла англичанка.

Когда Пол Феррарис уходил со сцены, она добавила:

— Дорогая Гизела, я дала себе клятву сделать все, чтобы помочь вашему отцу избавиться от страданий и вернуть его обществу. Помните, я так неловко упомянула о вашей матери? Сколько скорби было в его глазах!

Гизела ощутила легкое беспокойство за отца, а леди Милфорд продолжала:

— Что вы делаете сегодня вечером? Не сомневаюсь, что ваш отец получил множество приглашений, но я тоже хотела его пригласить. И, конечно же, вас, дорогая.

У Гизелы перехватило дыхание. Почти не задумываясь, она воскликнула:

— Пожалуйста, только не сегодня! Я очень хочу приехать к вам с папой… но только не сегодня!

Внимательно посмотрев на Гизелу, леди Милфорд сказала:

— Вы говорите так, словно у вас есть очень веские и очень личные причины не менять своих планов.

Не глядя ей в глаза, Гизела ответила: