Заведение служило не только «почтовым ящиком», но и любимым местом встречи деревенских стариков. Они усаживались кучкой и вспоминали прошлое, угощаясь тушеным мясом с овощами. Настоящего кофе не было и в помине. Его сменила отвратительная смесь цикория, ячменя, солода и желудей, называемая эрзац-кофе. Элен предпочитала травяные чаи. Летом возле кафе появлялась музыка. Клеман, сгорбленный усатый девяностолетний старик, приходил со своим стулом и аккордеоном и играл классические парижские уличные мелодии, вспоминая юность, проведенную в Париже. Такая музыка называлась bal-musette[13], и при ее звуках на глазах старшего поколения неизменно наворачивались слезы.

Войдя, Элен увидела Элизу сидящей за столиком. Сестра украдкой посматривала на карту, спрятанную между страницами романа. В углу молодая мать встала и взяла на руки своего малыша, собираясь уйти. Элен приветливо ей улыбнулась, а когда та ушла, спросила у сестры:

– Что это?

– Да вот, проверяю место.

– Ты никак еще глубже втянулась во все это?

– Успокойся. Глубже «почтового ящика» я не лезу. Просто смотрела, где находится новая конспиративная квартира.

Элен села рядом и принялась ковырять заусенцы.

– Нервничаешь? – спросила Элиза.

– Ужасно.

– Я тоже. – Элиза понизила голос. – Я говорила с Виктором.

– Насчет перемещения сама знаешь кого?

Элиза кивнула:

– Завтра вечером Виктор за ним придет.

– Завтра? Почему не этим вечером?

– Сегодня он не может.

Следующим пациентом Элен оказался молодой парень, сильно повредивший пилой палец. «Не уловка ли это, чтобы отвертеться от работы на нацистов?» – мелькнуло у нее в голове. Доктор Уго уже обработал рану и наложил швы. Элен оставалось лишь сделать перевязку.

– Слышал, нацисты шерстят все деревни в нашей округе, – под конец перевязки сказал парень.

– Да? А ты не знаешь зачем?

– Люди разное болтают. Вроде ищут тайники с оружием.

– Так и говорят? – спросила Элен, вспомнив о взрывчатке, зарытой Элизой в саду.

Какое счастье, что сестра убрала опасный ящик!

– Откуда нам знать на самом деле? Сейчас чего только не услышишь.

– Например? – спросила Элен, стараясь говорить спокойно.

– Я от своего дяди слыхал: немцы ищут дезертира из ихней армии. Представляешь?

Элен не ответила, но мысли в мозгу понеслись еще лихорадочнее. Томаса нужно удалить из их дома. Если не получалось сегодня, то завтра непременно.

Вернувшись домой, она сразу же поднялась на чердак. Томас сидел и жевал хлеб. Должно быть, Флоранс ему принесла. При виде Элен дезертир вытаращил на нее испуганные глаза.

– Все в порядке. – Элен попыталась улыбнуться, но он не понял.

Какой там порядок! Совсем наоборот, нелепее всего, что немец проторчит у них дома еще сутки.

Сестры выдали ему ночной горшок с розочками по краям. Сейчас горшка не было. Наверное, Флоранс унесла, чтобы опорожнить. Элен постояла еще несколько минут, но, поскольку она не говорила по-немецки, а дезертир знал лишь отдельные французские слова, говорить им было не о чем.

Потом он показал ей глубокую рану на руке. Элен прищурилась.

– Это нужно промыть и продезинфицировать, – сказала она и отправилась вниз за своим медицинским саквояжем.

Закончив возиться с раной, она наложила повязку. Спустившись с чердака, Элен заглянула к Джеку. Англичанин спал. Она не стала его будить. Позвав Флоранс, она сказала, что на случай обыска нужно удалить из дома все подозрительное. В душе Элен надеялась, что обыска не будет.

– Как с Томасом? – спросила Флоранс. – Я весь день только о нем и думаю. Уже тошно от мыслей. Сегодня его уведут?

– Увы, нет. Но не беспокойся. Виктор нам поможет. Он в курсе.

– Скоро?

– Да. Завтра. А сейчас займемся наведением лоска. На всякий случай.

– На тот случай, если немцы явятся искать Томаса?

– Да.

В деревне все считали сестер француженками. Отец редко приезжал в летний дом. Никто и не догадывался, что он был наполовину англичанином. Если немцы придут искать Томаса, надо сделать так, чтобы им на глаза не попалось ничего подозрительного, способного навести СС на мысли об английском наследии сестер. Многие знали, что они учились в Англии, однако про бабушку-англичанку не знал никто. Меньше всего сестрам хотелось из-за этого оказаться в лагере.

Чердак по-прежнему нуждался в наведении порядка, но как их ранние поиски, так и недавние не обнаружили там ничего особо примечательного. Одежда, кое-что из мебели, старая лошадка-качалка и другие такие же штучки. Самыми интересными находками оказались кухонная утварь и, конечно же, красное платье. Правда, нынешней зимой Элен нашла кое-что, но не на чердаке, а в комнатке в задней части дома, под комнатой Элизы. Вот как это произошло. Сестры экономили дрова и никогда не разжигали огонь в камине этой комнаты. Элен уже не помнила, почему она решила попробовать. Комната мгновенно наполнилась дымом, и тогда обнаружилось, что в дымоходе спрятана шкатулка. Семь лет сестры и не подозревали о ее существовании. Как давно шкатулку спрятали в дымоход, никто не знал. Она почернела и стала липкой от сажи и пыли. Элен очистила поверхность шкатулки и, мельком заглянув внутрь, отложила на потом.

Теперь опасность обыска заставила обследовать содержимое. Элен уселась по-турецки на пол, подняла крышку и разделила содержимое на две стопки – себе и Флоранс. Поверх каждой лежала фотография.

– Это кто? – спросила Флоранс, усаживаясь рядом и беря в руки фото. – Маман?

– Не уверена, – фыркнула Элен, мельком взглянув на снимок. – Может, ее сестра.

Разбирая содержимое шкатулки, сестры нашли пожелтевшие выписки по банковским счетам, старый возвратный чек, выцветшие открытки, которые отец посылал из Англии матери, когда она гостила здесь, а также несколько счетов. Элен заметила, что марка на одной открытке была явно не английской. Плесень и сырость сделали текст неразборчивым, за исключением двух слов – «My beloved»[14]. Элен сунула открытку в карман и вспомнила единственное письмо, полученное от Жюльена. Прощальное письмо, в котором он не называл ее своей любимой.

– Что ты там нашла? – спросила Флоранс.

– Ничего особенного, – соврала Элен. – Картинка с лесным пейзажем. А тебе что попалось?

– Только старые счета из нашего ричмондского дома. Сжечь их, что ли?