им расходов. Моим главным помощником в этом деле стал ходжа.

— Ради Аллаха, господин, грех платить десять, если можно обойтись пятью! — говорил он.

Господин Сервет не мог понять смысла слов ходжи, когда тот говорил о там, что если работа продлится на день дольше, то ему это выгодно.

Мы наняли несколько бедных женщин, живших на нашей улице, чтобы они прибрались в мужской половине особняка.

Макбуле в халате, повязав голову платком, не отходила от них ни на шаг и периодически, как в хамаме, то орала, то пела песни. Азми тоже был одним из тех, кто работал не покладая рук. Мы его поместили в одну из комнат особняка под предлогом того, что он будет его сторожить. Он долгое время был без работы. Последний раз он устроился в одну вечернюю газету за гроши, лишь бы прокормиться. И там одному секретарю без видимой причины заехал по морде, за что его уволили. Если говорить честно, то было за что. В походе на канал Азми ранили в голову, в лагере он постепенно ослеп на один глаз. Однако это не было заметно. Он скрывал это и от меня, и от других. Даже обманывал меня, говоря, что немного видит. Несмотря на то что он очень внимательно исполнял свои обязанности, секретарь из-за одной ошибки накричал на него, при этом сказав: «Ты что, слепой!» А Азми не смог проглотить обиду. Я не знал, где он жил все это время после увольнения. Он не заходил ко мне, пока не оставался совсем без денег и голодным. Если бы он почувствовал, что я догадываюсь о его бедственном положении, он бы больше не пришел, поэтому я делал вид, что ничего не подозреваю. Немного погостив, не сказав ни слова, он опять пропадал.

Сейчас Азми стал снова вполне нормальным человеком. Разговаривал, работал, как в походе на канал. Это меня очень радовало и являлось основной причиной моего счастья.

Глава восьмая

Мы оказывали дружное сопротивление расточительности господина Сервета, но иногда приходилось потакать некоторым его прихотям. Одна из них — это обед в честь открытия, на который были приглашены жены, друзья и, что хуже всего, несколько журналистов. Ему не терпелось объявить всем, что он образовал труппу, которая превзойдет в своей славе Дарюльбедаи. Мы пытались отговорить его от этой затеи, так как нам нечего было показать, но, как мы ни старались, нам это не удалось. Однако нам удалось убедить его не проводить ужин в одном из ресторанов в Бейоглу. Мы заверили его, что будет лучше, если мы устроим ужин у нас в особняке, оформив один из больших залов и заказав еду в одной из столовых Аксарая.

Второй его прихотью было провести экзамен. Противиться этому его желанию означало испортить все. При помощи экзамена мы хотели набрать молодых образованных специалистов, не попавших под влияние Дарюльбедаи. Но на то, что у нас получится, было мало надежды.

Мы решили оба этих мероприятия назначить на один день. Поразмыслив, мы намеревались и пиршество, и экзамен провести как можно тише, чтобы не опозориться на всю округу. Раз уж взялись за это дело, то надо было довести его до конца. В конце концов, это ведь тоже своего рода театральное представление.

Банкет… Этот банкет я буду всегда вспоминать с улыбкой. Под него мы украсили большой зал в мужской половине особняка. Был накрыт большой старинный стол — самое дорогое, что у нас имелось из табельного имущества. Господин Сервет в тайне от нас взял напрокат из дорогого ресторана очень красивый и дорогой набор столовых приборов. И еду заказал не в столовой, как мы договаривались, а в дорогом ресторане под названием «Гюзель Аксарай Локантасы».

Во главе стола восседал господин Сервет. По обе стороны от него расположились несколько его пожилых родственников и старых друзей семьи. За ними следовало несколько писателей и переводчиков, которые были в ссоре с Дарюльбедаи. Далее несколько журналистов и театральных критиков, опять-таки обиженных на Дарюльбедаи. И наконец, мы… В красивом вечернем платье — Макбуле, ходжа — в поношенном смокинге из нашей коллекции костюмов и так далее…

Ближе к концу банкета господин Сервет, посмотрев на настенные часы и вспомнив, что они не работают, взглянул на свои наручные часы и постучал ножом по тарелке. Официант — тоже один из аксессуаров, взятых напрокат в том же ресторане «Гюзель Аксарай Локантасы», подумав, что это зовут его, быстренько подбежал к столу. Между тем как это было сделано для того, чтобы привлечь внимание и призвать к тишине разговаривающих на другом конце стола гостей. Господин Сервет много дней готовил свою речь, но в последнюю минуту на лист с речью опрокинулось оливковое масло, поэтому разобрать, что там написано, было практически невозможно. Время от времени бросая взгляд на эту бумажку, господин Сервет начал:

— Уважаемые гости и драгоценные друзья-театралы! Своды этого полуразвалившегося особняка хранят на себе печать истории Османской империи. Ученые поговаривают о том, что скоро изобретут аппарат, на который, как на пластинку граммофона, будут записывать старые голоса на этих древних камнях. Если бы эти ученые поспешили, то мы бы с вами сегодня смогли бы услышать голоса моего деда Садразама Ниязи-паши и весь кабинет министров, когда он, бывая больным или уставшим, проводил в этом самом салоне собрание. И ныне тоже покойный мой отец Софу Сейфуллах-паша во времена, когда управлял вакуфами[55], опять же в этих стенах вместе со своими сослуживцами говорил о самых важных делах государства.

И этот особняк, как и Османская империя, скоро станет историей. Мне, как последнему представителю этого великого рода, посчастливилось в последний раз произнести речь под этими сводами.

Он замолчал, и в салоне повисла гробовая тишина.

— Однако, мои дорогие гости и любимые друзья, — произнес он, встрепенувшись. — Вы не подумайте, что я жалуюсь на свою судьбу. Потому что, закончив свою миссию в истории, эти развалины сегодня самое прекрасное место для возрождения. Я хочу вам сообщить превосходную новость. Здесь будет открыт Новый турецкий театр!

Эти последние слова находящиеся в конце стола артисты встретили дружными аплодисментами. Сидящие рядом с господином Серветом сановники ответили на эти рукоплескания легкими кивками и слабой улыбкой.

На этот раз господин Сервет со слезами на глазах и голосом, иногда срывающимся до писка, обратился к ним:

— Вы оказали нам честь своим присутствием на нашем скромном банкете