преподобному отцу нашему Сергию», только что написанное. Это довольно объемное произведение предварило создание полноценного Жития, великолепного творения древнерусской литературы, которое Епифаний написал несколько лет спустя. «Слово похвальное» вошло в него заключительной частью.

Автор похвалы без колебаний называет Сергия святым, блаженным и преподобным. Он сообщает всему миру, что Сергия «следует прославить», потому что Бог его уже прославил многими чудесами. Что сделать это нужно не ради самого старца: «ведь похвала Сергию не ему пользу принесет, а для нас спасением будет духовным». Кого требовалось убеждать в этом? Из русских, вероятно, мало кого. «Партия прославления Сергия» рассчитывала, что Епифаниевы слова достигнут слуха митрополита и его ближайшего греческого окружения. Вероятно, книжник напрямую спорил в своем сочинении с Фотием, который ссылался на неизвестность Сергия: «Бог прославил угодника своего… и в дальних краях, и у всех народов от моря и до моря не только в Царьграде, но и в Иерусалиме» (где сам Епифаний, вероятно, побывал незадолго до того).

Через весь текст похвалы проходит мысль об ангельском, «невещественном» житии Сергия на земле, его уподоблении ангельскому образу как «земного ангела и небесного человека».

Иконописец Андрей Рублев пошел гораздо дальше Епифания в задуманном единомышленниками деле. По многим предположениям, он создал свою «Троицу» именно в то время и именно для деревянного монастырского храма. Если в середине 1420-х годов он с артелью расписывал «в похвалу Сергию» уже каменную Троицкую церковь, то столь же хвалебная «Троица» предшествовала этому. И в этой иконе Сергий отпечатлен едва ли не буквально.

«Троица» Андрея Рублева полна тайн. Может быть, это потому, что мы утратили ключ к расшифровке древнего «богословия в красках». А может, она казалась загадочной уже современникам иконописца. Разгадывая ее секреты, еще долго будут ломать копья богословы и искусствоведы. Чтобы полностью прочесть все смысловые уровни «Троицы», нужно быть столь же тонким мыслителем, знающим все грани православного богословия, богослужения и аскетического молитвенного делания, каким был сам инок Андрей – «всех превосходящий в мудрости великой».

Многочисленные разноречия в толкованиях «Троицы» Рублева происходят, очевидно, оттого, что это не один иконный образ, а несколько – наложенных один на другой, взаимодополняющих, проступающих один сквозь другой. Бог-Троица под видом трех ангелов, явившихся некогда Аврааму, – первый и очевидный смысловой пласт. Второй – это Церковь Христова в своем триединстве: Христос как глава ее и создатель, ангельские небесные силы и люди. Третий – таинство Евхаристии, собирающее всех верных в этот единый богочеловеческий организм силою Духа Святого. В этом уникальность рублевской иконы – в ее многозначности, многослойности. Интерпретировать какой-то один уровень без учета остальных невозможно без путаницы смыслов, без впадения в противоречия. Но большинство толкователей как раз останавливается на первом образном «слое», лежащем на поверхности, доказывая, в каком из ангелов какую Ипостась следует видеть – Отца, Сына или Духа…

Три ангела соединены большой чашей, контуры которой образуют две боковые фигуры, а средний находится внутри чаши. Они соединены буквально, в «телесном» и сверхфизическом смысле. Кого соединяет литургическое таинство Евхаристии? Христа под видом бескровной жертвы в чаше, ангелов-сослужителей и людей, совершающих таинство и участвующих в нем. Иными словами всю полноту Церкви земной и небесной.

А по одной из версий (ее автор Александр Селас),[2] Рублев запечатлел в «Троице» вполне конкретную Евхаристию. Точнее, обобщенный образ Евхаристии, которую совершал святой Сергий. И в правом ангеле, столь отличающемся, по мнению многих исследователей, от двух других, иконописец изобразил самого «ученика Святой Троицы» Сергия. Это доказывается расшифровкой цветовой символики его одежд, позой совершенной, монашеской покорности, послушания Божьей воле, выражением глубокой молитвы на лице. Голубой – цвет преображенной телесности, тварности, зеленый – божественной премудрости. Да и Епифаниево настойчивое определение Сергия как ангелоподобного мужа ложится в этот же ряд. И склоненная в сторону Христа гора за спиной этого ангела. И посох, лежащий на колене, а не стоящий вертикально, как у двух других. И даже то, что правая фигура занимает на иконе заметно меньше места, чем симметричная ей левая.

Правый ангел – это священник в момент призывания Духа Святого на хлеб и вино, когда он в молитве «собирает свой ум воедино». Двум другим ангелам А. Селас оставил традиционное «ипостасное» объяснение – Христос и Дух Святой. Но Троицу нераздельную невозможно изобразить как «три минус один» или «два плюс один». Сказав «А», нужно говорить и «Б». А для этого вспомнить эпизод Жития Сергия, в котором во время литургии игумену сослужит «муж великой светлости», ангел Господень в «златоструйном» одеянии. Рублеву этот рассказ старых монахов обители был, безусловно, знаком. Огненно-розовый плащ левого ангела, почти полностью его окутывающий, впрямь похож на «златоструйный». Лишь фрагмент голубого хитона говорит о причастности этого ангела к тварному миру – ведь ангелы тоже сотворены.

Где же на иконе Дух Святой, также участвующий в таинстве? Собственно, всюду, как и подобает Духу, «иже везде сый и вся исполняяй». Это – то самое «явное преобладание золотистых тонов», которое в числе прочего отличает рублевскую «Троицу» от других. Опять же вспоминается описание из Жития: когда служил Сергий, Дух Святой в виде огня ходил по жертвеннику, осенял алтарь и озарял святую трапезу.

Однако левого ангела можно трактовать и иначе. Голова Христа властно развернута к нему, задавая импульс круговому движению, которое ощущает зритель на иконе и которое осязаемо связывает боковых ангелов. Не изображен ли здесь процесс создания Христом Церкви, ее развертывания во времени, в земных столетиях? От начального призвания апостолов и дарования им власти совершать таинства до каждой конкретной литургии в каждом храме, совершаемой изо дня в день священниками – преемниками апостолов. Вот это круговое, вращательное движение в таком случае есть зримое выражение непрерывного и благодатного апостольского преемства в Церкви, идущего от Христа. А левый ангел – это кто-то из апостолов, бывших участниками самой первой на земле Евхаристии. Здание над ним, символ Церкви, как будто подсказывает: «…ты – Петр, и на сем камне созижду Церковь Мою» (Мф. 16: 18). Апостол Петр к тому же, как известно из Жития Сергия, сопровождал Богоматерь, когда Она явилась Сергию в его келье. И об этом тоже Рублев знал из рассказов старых монахов.

Митрополит Фотий был учеником священнобезмолвствующих – афонских монахов-исихастов, православных мистиков, созерцавших в глубокой молитве Божественный свет. Такими же мистиками, практиковавшими умную молитву, были и Сергий, и Андрей Рублев. Иконописец мог рассчитывать, что Фотий прочтет всю символику его «Троицы», выработанную во многом богословами-исихастами.

Впрочем, мы не знаем, как отнесся митрополит Фотий к небывалому дотоле образу. Был рожден новый иконописный канон в изображении Святой Троицы (его можно назвать рублевско-сергиевским, в отличие от похожего афонского, появившегося немного раньше). Встретил ли он вообще понимание и одобрение у современников или же был воспринят с осторожностью и затаенным сомнением? Икона поражала, но и, возможно, поначалу пугала своей неотмирностью, какой-то запредельностью проникновения в Божьи тайны…

Многослойность «Троицы» располагает к тому, чтобы всякий, созерцающий эту икону, от некнижного простеца до самого умудренного богослова и философа, мог прочесть то послание, которое адресовал именно ему иконописец Андрей. Прочесть тот смысл «Троицы», который ему доступен.

Среди советских искусствоведов была популярна обмирщенная трактовка рублевской «Троицы». Наглядным примером церковного догмата (Единого в трех Лицах Божества) Рублев-де призывал русских князей к примирению, прекращению междоусобной вражды, уже не один век губившей Русь. Такая интерпретация, разумеется, выхолащивала богословское содержание образа, делала икону всего-навсего плоской иллюстрацией догмата с моральным подтекстом. Этаким политическим манифестом в духе «Князья всех земель, объединяйтесь!».

Однако невозможно и отрицать, что иконописное послание монаха Андрея князьям о единомыслии и преодолении «ненавистной розни» всё же существовало. Розни, ненависти и страха на Руси в те годы было предостаточно, чему Рублев и сам был свидетелем. В 1410 году нижегородский князь Данила послал в грабительский набег на бывшую столицу Руси Владимир отряд в три сотни татар и русских. (Тогда-то митрополиту Фотию и пришлось спасаться от татарской погони в лесах.) Они дочиста ограбили и сожгли город, осквернили древнюю чудотворную Владимирскую икону Богоматери в Успенском соборе, ободрав с нее драгоценный оклад. Этот набег на Владимир, по художественному