сословий фамилий тогда не имели. Родовые его корни могли быть и в Радонеже, и в Пскове, и в тверских краях, и в белозерских, и в иных. Мастерство изографа он мог приобрести в любой иконописной артели – дружине, как тогда говорили. Но собственный почерк молодого художника выдавал в нем сильное дарование. В таких нуждалась великокняжеская Москва с ее богатыми иконописными, книжными и прочими художественными мастерскими. Рублев вскоре показал себя в столице; ему стали доверять исполнение церковных, княжеских, боярских заказов по иллюстрированию книг, писанию икон. В так называемом «Евангелии Хитрово» есть несколько миниатюр, явно принадлежащих кисти молодого Рублева.

Здесь же, в княжеских мастерских, он познакомился с первейшим иконописцем на Руси тех лет Феофаном Греком. На какое-то время этот экспрессивный художник, вероятно, стал наставником Рублева. Но творческие манеры у обоих были слишком разные, и созерцательный Рублев едва ли что воспринял от Феофана. Однако когда великому князю Василию I в 1405 году понадобилось украсить стенной росписью и иконами кремлевский Благовещенский собор, в дружину к Феофану Греку был приглашен и Андрей.

Незадолго до того, на рубеже XIV–XV столетий, Рублев принял монашеский постриг. Вероятно, для этого он на несколько лет покинул Москву и поселился в Троице-Сергиевом монастыре под Радонежем. Постигал там правила подвижнической жизни монаха, сблизился с таким же, как он, иконописцем Даниилом Черным. Даниил стал близким другом Андрея, его соработником в делах духовных и художнических.

Именно в звании черноризца, то есть монаха, Рублев сделался известен как мастер крупных иконописных форм. А произойти это могло, например, с подачи Саввы Сторожевского, который в 1399 году перешел из Троицкого монастыря на гору Сторожи под Звенигородом. Пригласил туда Савву князь Юрий Звенигородский, попросив старца основать новую монашескую обитель.

Юрий, второй сын Дмитрия Донского, считался по завещанию отца претендентом на московский престол, наследником старшего брата – великого князя Василия I. Звенигород, самый крупный из подмосковных городов того времени, был столицей его удельного княжества. Стараниями Юрия он превратился в те годы в один из культурных центров Московской земли. Честолюбивый звенигородский князь, соперничавший со старшим братом, ни в чем не хотел уступать ему. Величие своей удельной столицы он обеспечивал широкой программой строительства и украшения города, приглашая для этого лучших мастеров – зодчих, художников, мастеровых. Возвел мощную, неприступную деревянную крепость на холме над Москвой-рекой (княжеский кремль – Городок). В нем – белокаменный Успенский собор, прекрасный образец раннемосковского зодчества. К сожалению, утративший ныне многое из своей красоты. В пригородном Саввином монастыре князь построил каменный же Рождественский собор. Главным в этой архитектурно-художественной программе была, конечно, духовная составляющая.

Как крестник Сергия Радонежского и духовный сын Саввы Сторожевского, ученик их обоих, князь Юрий был глубоко проникнут идеей религиозного преображения Руси. Вдохновителем этого национального возрождения на путях святости, единения народа в порыве ко Христу, к превращению в Святую Русь и был Сергий Радонежский. Он же стал одним из главных идеологов освобождения Руси от татаро-монгольского рабства. Победную для Руси битву на поле Куликовом и сам радонежский игумен, и его современники считали великим жертвенным подвигом Руси, мученичеством русских воинов «за святые церкви и за православную веру». Вся та эпоха, в которую жил Рублев, пронизана памятью о знаменательном событии Куликовской победы.

Как сын Дмитрия Донского и наследник московского престола, князь Юрий видел свой долг в том, чтобы продолжать дело отца и «наставника земли русской» Сергия – собирать воедино Русь для дальнейших побед. Об этом свидетельствует и программа фресковой росписи его Успенского собора на Городке. Создана эта роспись около 1401–1404 годов. В том, что часть фресок принадлежит кисти монаха Андрея, у исследователей давно нет сомнений. Это самая первая дошедшая до нас крупная работа прославленного мастера. Возможно, имя подающего большие надежды художника, троицкого инока, подсказал князю Юрию Савва Сторожевский. Содержание же храмовой стенописи утверждал, безусловно, сам Юрий Звенигородский.

За века сохранилось немногое. Лучшие фрагменты фресок расположены на восточных столпах храма, отграничивающих алтарную часть, на их обращенных к центру собора гранях. Рублеву принадлежит авторство медальонов с мучениками Флором и Лавром. Эти два изображения замыкали фриз, опоясывавший поверху всю восточную, алтарную, стену храма и содержавший образы христианских мучеников за веру. Если вспомнить, что Сергий дал благословение на Куликовскую битву 18 августа, в день памяти Флора и Лавра, то будет понятен замысел храмовой росписи. По крайней мере существенная часть ее – это прославление жертвенного подвига русских людей, шедших на Куликово поле, чтобы испить там чашу смертную и принять венцы мученичества «за други своя». А если присмотреться к фрескам внизу тех же столпов (их писал не Рублев), то можно увидеть, как понимал Юрий взаимоотношения княжеской власти и монашества, какое место в жизни Руси занимало подвижничество и духовное наставничество монастырских старцев. Эти фрески – ангел, наставляющий родоначальника христианского монашества Пахомия, и подвижник Варлаам, проповедующий царевичу Иоасафу. Царевича здесь легко отождествить с самим князем Юрием…

Во всем дальнейшем творчестве Андрея Рублева, «иконописца преизрядна», глубокого мыслителя и богослова, «всех превосходяща в мудрости», смиренного аскета, молитвенника и лиричнейшего художника, будет сквозить эта тема героики, драматизма и жертвенности эпохи. Поразительного времени в истории страны, когда разрозненная, израненная Русь собирала себя воедино, восстанавливала свои духовные силы.

* * *

Под 1408 годом от Рождества Христова древнерусский летописец впервые вместе с изографом Андреем Рублевым выводит на историческую сцену его неразлучного товарища, старшего мастера иконописной артели Даниила. Им с дружиной выпало расписывать Успенский собор во Владимире. «Тое же весны, месяца мая, начата бысть подписывати великая соборная церковь Пречистыя Богородицы Владимирская повелением великого князя Василия Дмитриевича, а мастеры быша Данила иконник да Андрей Рублев».

Это был важнейший княжеский заказ. В бывшей столице Северо-Восточной Руси в то время еще венчали на княжение московских правителей. Успенский собор оставался главным храмом Русской Церкви. Более полутора веков он стоял опаленный пожаром, настенные росписи выгорели в 1238 году, в Батыево нашествие. Настало время вернуть ему прежний величественный вид…

За шесть веков и эта роспись сохранилась частично. Полностью уцелело лишь изображение «Второго и страшного Христова пришествия». Это образ Страшного Суда, в котором сильны надежда и радость о грядущем с небес праведном (но и грозном для грешников) Судии. Толпа праведников, ведомая в рай апостолами Петром и Павлом; Божья длань с зажатыми в ней спасенными душами: «Души праведников в руце Божией». Иконописцы возвещают высшую радость: конец страданий и зла человеческого, начало Царства Любви, где «всякое дыхание хвалит Господа». Они звали в это Царство, пронизанное светом и теплом. «Я Свет миру, – говорит Христос, – кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме» – вот главная мысль владимирской росписи. Как и всего творчества Андрея Рублева и Даниила.

Для этого же собора артель создала монументальный иконостас. Огромные, высотой 3 метра, иконы главного ряда с изображениями святых в полный рост, над ним еще два ряда – «праздники» и «пророки». Так называемый высокий иконостас вместо прежней низкой алтарной перегородки с иконами появляется на Руси как раз в те годы. Одним из вдохновителей этого новшества стал Рублев. Стоя перед таким иконостасом, молящиеся зримо вовлекаются в единое пространство с изображенными святыми. Воочию происходит соединение земли и небес…

Дружба Андрея и Даниила длилась по меньшей мере четверть века, до самой смерти обоих, случившейся почти в одно время. «Сказание о святых иконописцах» XVII века сообщает, что они неразлучно совершали свои иконописные труды. По отношению друг к другу они «спостники», «содруги» – спутники по жизни, сподвижники в творчестве, соратники в монашеском – молитвенном, аскетическом – делании.

Совместные иконописные творения Рублева и Даниила невозможно четко разделить. Нельзя определенно сказать: вот это писал Андрей, а здесь творила рука Даниила. Можно лишь выдвигать гипотезы с той или иной степенью обоснованности. А по существу, оба иконописца творили в едином духе и стиле, не заботясь о том, чтобы запечатлеть свою художественную индивидуальность. Вероятно, лишь темпераменты обоих позволяют наметить приблизительные черты творческой манеры: более спокойный и созерцательный Андрей, чуть более экспрессивный, эмоциональный Даниил. Но именно что «чуть».

Говоря об иконописи Андрея Рублева как вершине древнерусского искусства, нельзя подтачивать