Вампир с удовольствием потер руки. Все разворачивается по плану. По его плану.

* * *

Следующее утро оказалось сырым и туманным. Туман, похожий на густые взбитые сливки, наползал на замок со всех сторон, норовя взять его в кольцо осады.

Проснувшись, Маша оделась – сама, без помощи Берты. Служанка опять чувствовала себя так плохо, что едва держалась на ногах, а цвет ее лица напоминал беленую ткань. После завтрака, состоящего из молока и ноздреватого хлеба с хрустящей запеченной корочкой, Маша дотронулась до висящей на шее ладанки. Девушка не слишком верила в ее волшебную силу, но кто знает, вдруг и вправду поможет… Отговорившись от леди Роанны тем, что собирается прогуляться в саду, Маша отправилась в часовню, расположенную в верхнем дворе замка.

Отец Давид, недавно отслуживший утреннюю службу, заботливо тушил свечи, чтобы не расходовать их без лишней надобности.

Девушка негромко окликнула его, и священник вздрогнул всем своим худым тщедушным телом, будто его застали врасплох за каким-то предосудительным занятием. Маше казалось, что он вообще все время настороже и нервничает, словно боится чего-то, словно опасность дышит ему в затылок.

– Я хотела бы поговорить с вами, отец Давид, – произнесла девушка, останавливаясь перед ним.

– Слушаю, дитя мое. – Священник сложил руки на животе, глядя куда угодно, только не на нее.

Маша заколебалась. Впрочем, она уже начала разговор, отступать было поздно.

– Скажите, отец Давид, что происходит в этом замке?

Худые пальцы с крупными суставами, обтянутые сухой желтоватой кожей, нервно забегали, перебирая пояс, перехватывающий рясу.

– О чем ты говоришь, дитя?

– Здесь происходит нечто непонятное.

– Разве? Не волнуйся, дитя, Господь не допустит, чтобы случилось что-то плохое…

Его голос звучал спокойно, но Маша обострившимся восприятием вдруг поняла, что на дне этого спокойствия – глубокий неизбывный страх.

– Отец Давид…

– Молись, Мария, и Господь убережет тебя. Он спасет безгрешную голубку и сурово покарает волков. Но знаешь, – священник вдруг снова обернулся к девушке, и в глазах его сверкала сумасшедшая вера, – знаешь, кого Он накажет строже всего? Тех, кто мог спасти, но струсил и поддался власти нечестивых заблуждений. Тех, кто знает тайну, но боится за свою жизнь и тем губит собственную душу! Нет им прощения! И мукам их в адском пламени не будет предела!

Священник говорил быстро и иступленно, словно пророк, предрекающий неминуемый конец света.

– Молись, Мария, ибо ныне ты во царстве тьмы, и только твоя чистота может вывести тебя на свет Божий!..

Он поднял к низкому потолку иссохшую руку и вдруг замер, словно прислушиваясь к чему-то, а затем быстро отошел от девушки.

– Отец Давид, – снова окликнула она.

– Ступай, дитя мое, тебе здесь делать нечего, – отрезал священник и, больше не говоря ни слова, вышел вон.

Приехавший в замок рыцарь, сэр Чарльз, быстро освоился здесь, найдя общий язык и с хозяином, и со слугами. Особенно со служанками. Маша видела, как они смотрят на него и хихикают, прикрывая рты ладошкой.

Ей же самой сэр Чарльз не нравился чем дальше, тем больше, хотя Маша уже начала опасаться, что, должно быть, что-то не так с ней самой, не зря ей не нравятся самые популярные в замке люди: аббат и сэр Чарльз. С приездом рыцаря распорядок изменился. Теперь здесь больше пили и ели, а еще устраивали увеселения. Как оказалось, слуга рыцаря Эльвин умеет петь.

Он пел в совсем непривычной для Маши манере, аккомпанируя себе на незнакомом струнном инструменте. Голос у мальчишки оказался глубокий и мягкий, петь ему, определенно, шло больше, чем говорить. Несколько песен говорили о любви к прекрасной даме, одна – о долгом пути к Граду Господнему Иерусалиму, но последняя из спетых Эльвином баллад выделялась из всех других. Она была о мертвеце, явившемся за своей невестой.

– Мое дыханье тяжело

И горек бледный рот.

Кого губами я коснусь,

Тот дня не проживет[1], —

пел мальчик.

При этих словах Маша почувствовала, будто по плечам пробежал холодок. Она взглянула на гостей. Отец и сэр Чарльз не слушали певца, переговариваясь о чем-то. Аббат все так же, не снимая перчаток, крошил в вино все тот же кусок хлеба, что был при нем с начала ужина, тетя позевывала, разморенная обильной трапезой, а вот священник, отец Давид, смотрел на Эльвина во все глаза, словно увидел перед собой привидение.

Когда парень закончил, ему разрешили удалиться, и Маша последовала за ним.

Она догнала его у лестницы, идущей вниз, во внутренний двор.

– Постой, Эльвин!

Он оглянулся, похоже, ничуть не удивляясь тому, что дочь владельца замка вновь удостаивает беседой простого слугу.

– Да госпожа, – ответил он холодно.

– Не называй меня госпожой. Я Мария, – ответила Маша.

– Хорошо, леди Мария. Чем могу служить?

Маше стало до слез обидно от этой холодной замкнутости и явного желания удерживать как можно большую дистанцию. Видно же, что Эльвин не такой, как другие слуги, что он слуга только по названию, а в душе наверняка настоящий рыцарь, гораздо более достойный этого высокого звания, чем его господин.

Девушка закусила губу и отвернулась, скрывая слезы. «Он не стоит этого. Нужно просто оставить его в покое. Ему не нужно ни мое общество, ни моя жалость», – в панике думала она.

– Ничем, ступай, – пробормотала Маша, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Но он не уходил, а стоял за ее спиной, словно приклеенный к каменным плитам пола.

«Я здесь госпожа, а он слуга, – в который раз напомнила себе Маша. – Я могу крикнуть на него и даже ударить, как леди Роанна, которая отвесила пощечину своей служанке. Вот сейчас обернусь и крикну, чтобы убирался отсюда и не смел больше попадаться мне на глаза».

Глаза отчаянно щипало от слез, вызванных несправедливой обидой.

– Вы плачете? – спросил Эльвин мягко и вдруг, развернув Машу к себе, отер со щек слезы своей горячей рукой. – Простите, го… Прости меня, Мария, я не хотел тебя обидеть, но до сих пор не могу поверить, что ты, баронская дочь, снисходишь до разговора с обычным слугой.

– Ты не слуга! – быстро возразила Маша. Слезы уже высохли, будто их и не бывало. – Вернее, слуга, но это же временно. Мне казалось… Мне кажется, ты особенный…

Эльвин грустно улыбнулся:

– Я еще не знаю, что будет, но ты права, мой отец действительно был рыцарем, но…