Капитан Антонов с Юлькой ни о чем не говорили. Просто сидели на старых венских стульях друг против друга. Платон смотрел на нее, а она тупо уставилась взглядом в пол.

А потом он взял ее на руки, положил, несопротивляющуюся, на тахту и неуклюже любил. Не долго — не быстро, не замечая ее воскового холода, не чуя ноздрями бывшего в ней несколько часов назад другого мужчину, целовал ее белое тело, пользовался, как женой, с которой прожил долгие годы…

Эмбрион, наблюдавший за всеми развернувшимися событиями так, будто просматривал остросюжетный триллер, в ситуации с капитаном Антоновым не остался философски равнодушным. Одно дело, когда Пашка Северцев запускает ракеты в материнское пространство, отец все-таки, другое — Платон, возмущающий маленькую Вселенную бессмысленными залпами. Здесь истина действительно дороже.

Соитие с ней с его, антоновской, стороны подходило к концу, он часто, но все же сдержанно задышал, выставив вперед нижнюю челюсть. Такая особенность у него была.

Ее тело внезапно содрогнулось от конвульсий. Платон даже подумал, что все закончится одновременно, но она соскользнула с него бесценным кольцом, не предназначавшимся для плебейского пальца, перевернулась на живот и блевала на пол долго-долго…

Капитан Платонов, пролившись без толку в постельное белье, испытывающий унижение и неудовлетворенность, без особого сострадания смотрел, как ее тело изрыгает непереваренные остатки китайской гадости, произведенной отечественными поварами с казахской внешностью. Уж он-то знал всю «кухню» в китайском ресторане.

Между позывами она, задыхаясь, проговорила:

— Не из-за вас это… Умираю…

— Конечно, — подумал зародыш. — А то из-за кого? Он продолжал испускать свои ядовитые нано-частицы, более не желая ощущать в ее внутренностях, в соседстве с собой, чей бы то ни было чужой детородный орган.

Уж как ее бедную выворачивало, как корежило!..

Платону представилась картина женского тела во всем его реалистическом виде. Тело, которому совершенно наплевать на чужой глаз. Он поначалу был удивлен, что, даже стоя на коленях, задом к нему, упершись дрожащими руками в пол и изрыгаясь грязью, эта мучающаяся молодая женщина все равно оставалась привлекательной. Какая-то природная одаренность охраняла ее тело во всех ситуациях от неэстетических поз или все телоположения делало эстетичными, и Платон вдруг ощутил сильнейшее сексуальное возбуждение.

Ему было несвойственно так быстро восстанавливаться. Тем более что объект вожделения в данный момент отчаянно страдал. Платон отметил в себе ранее ему неизвестное чувство влечения к страданию, был даже слегка ошеломлен таким аморальным и нездоровым самоосознанием, но произошедшим в нем химизмам сопротивляться оказался не в силах.

Драгоценное кольцо вновь примерил на свой палец плебей. И чем больше она страдала, тем яростней и сильней становился капитан КГБ.

Так в первый раз эмбрион на практике осознал, что не на все его воля. Космос ему не принадлежит, хотя он его полноправный житель. Просторы Вселенной могут бороздить все, кому угодно, даже чужаки, хочет этого Вселенная или не желает этого вовсе. Насилие — главное несоответствие порядку вещей, установленному Богом. Он противоречия устранять не желает, пустив все на самотек. Ему же — малой конечной субстанции, оставалось лишь из всех сил вырабатывать яд, чтобы отомстить ей за чужое вторжение.

Совершеннейшая аномалия произошла и с ней.

В первую секунду, от насильственного вторжения капитана, она испытала вместе с рвотными корчами и чувство ненависти ко всему мужскому роду, тем более что мужское отличие ворвалось в совсем не предназначенное природой для этого место. Во вторую секунду ее вновь вывернуло, да так мучительно, что зрение от скакнувшего давления расфокусировалось и глаза перестали различать паркетины перед самым носом… Через пятнадцать секунд, совершенно не готовая к тому, она испытала такой невероятной силы финальный аккорд сладострастия, будто по клавишам фортепиано, как по наковальне, грохнули молотом, словно в ее теле слились все временные реки и само время остановилось, оставив лишь внутри нее вечный отзвук финального аккорда.

У Платона Антонова все было скромнее. Это по сравнению с ее достижением. Но по меркам его нервной системы ощущение было из ряда вон выходящим. Словно он готовился выстрелить из обычного ТТ, а вместо этого испытал новое оружие.

Он еще долго трясся всем телом, а ее сознание вовсе отсутствовало на этой земле…

Так капитан КГБ Платон Антонов вошел в ее жизнь. Не с охапкой алых роз зимой к парадному подъезду, не с бесконечной пачкой денег и утонченной красотой лысины абрека, а прокрался через черный вход, ненарочно гаденько и оттого так сладенько!..

Он никогда не оставался у нее ночевать. Вернее, она не позволяла. Мягко, не свойственно собственному характеру, просила его уйти, хотя еще несколько минут назад кричала в исступленном наслаждении так, что у Слоновой Катьки во вставных челюстях ломило, а Се-Се плакал навзрыд, ощущая себя совершенно несчастным. Настоящие путешественники всегда обходятся без женщин, успокаивая себя, глотал море из собственных слез горняк!..

Она говорила, что ни с кем не может ночевать, что натура у нее такая — проспать всю жизнь в одиночестве, и не в капитане вовсе дело.

Он не спорил, всегда уходил, лишь долго-долго смотрел на прощание в ее чистые глаза. Чего-то там силился выглядеть…

Как раз все дело заключалось именно в нем.

Юлька мучилась двойственным состоянием отчаянно.

Видеть не могла его гэбэшную физиономию, но, когда глаза закрывала, мозги тотчас затуманивались, а тело ожидало вторжения.

Эмбрион тоже не собирался сдаваться, травил ее кровь нещадно, превратив лицо молодой женщины из полного жизнью, спелого и розового совсем в чахоточное, с ввалившимися щеками.

На работе единственная подруга Ксана все допытывалась, что происходит, советовала пойти к врачу, но Калька отнекивалась, успокаивая, что все нормально, мол, осенняя тоска в ней поселилась.

Бросая подругу, она садилась за свой рабочий стол и без устали отвечала на письма радиослушателей, относясь к строчкам, выходившим из-под ее руки, со всей душевностью, со всем состраданием, на которое был способен ее организм. А потом, сопереживая, она составляла концерты по заявкам радиослушателей. Кому она сострадала?..

«… мой сын Николай находится в Псковской колонии… Передайте, пожалуйста, для него песню в исполнении Муслима Магомаева…»

«… Женечке, единственную, которую я любил… Пусть она послушает, там, на небесах… „огромное небо, одно на двоих“…

«… спасибо вам, Юлечка! Хорошие вы концерты делаете, сердечные…»

Иногда, в эпистолярный период, ей являлось лицо Пашки Северцева, смотрящее из пространства грустными глазами. Пашка иногда спрашивал, как из преисподней: «А меня кто пожалеет?»

Потом она решилась. Поинтересовалась у Платона до постели.