Тотчас все и прошло…

«Что это?» — подумала она с удивлением.

«То!» — ехидно ответил эмбрион и вновь опорожнился нано-частицами.

Она, было, решила не обращать внимания на произошедшее, мало ли — неудачно повернулась, вновь хотела перешагнуть через эмалированный чугун посудины, как вдруг в голове затуманилось, сначала из глубины нутра, по всей длине кишок, в рот выступила невыносимая горечь, а затем тело ее сотрясло рвотными подступами, так что глаза полезли из орбит.

«Мама!» — коротко испугалась Юлька и лишь успела рухнуть на колени перед унитазом, как изо рта хлынуло что-то мерзко зеленое, словно она на завтрак наелась гусениц.

«Мама!» — повторил за ней зародыш, наслаждаясь моментом расплаты.

Ее тошнило всего пару минут, но ей показалось, что прошла целая вечность.

Когда позывы прекратились, голое тело сотрясалось от холода, а глаза были похожи на вампирьи, так как в них полопались от напряжения сосуды. Она обняла унитаз, будто тот был подушкой, и лежала на стульчаке долго, отдыхая и переживая страх.

«Что это? — вновь задалась она вопросом, вспоминая, что ела на завтрак. — Не гусениц же, в самом деле… Батон с маслом и вареньем, яйцо, да полбанки вонючих сахалинских крабов, Пашкин презент. От них проблема, — решила. — Точно от них! Ну, он у меня сегодня попляшет!»

Она была воинственно настроена, а пока, чтобы выглядеть хорошо, подумала о том, что необходимо сделать примочки из чайной заварки на глаза. К вечеру все будет в порядке!

«Ну, она у меня сегодня попляшет!» — решил эмбрион.

Зародыш понял, что обладает мощным оружием, благодаря которому не погибнет преждевременно, затем ощутил в себе следующий процесс деления клеток. Он стал больше массой. Сердце уже не так раскачивало его существо, дискомфорт уменьшился, а оттого потекла чистая, первозданная мысль.

«Время — гадость, — решил он. — Время — это отрезок между первой и последней мыслью. Все, что является отрезком, — гадость. Жизнь — тоже отрезок, а следовательно, и она — гадость. Прямая — гадость, и точки, между которыми эта прямая, вызывают отвращение. Может быть, лишь вторая точка интересна неким волнующим неизвестным».

Впрочем, он знал, что за ней наступит Альтернатива. Раздражало лишь то, что он не мог ощутить, какой та Альтернатива будет.

«Вот-вот, человеческая сущность, определенная физиологией, даже когда физиология только нарождается, не дает возможности просчитать, продумать будущую Альтернативу. Даже когда появятся мощные компьютеры, когда прогресс сделает человека физически бессмертным, даже тогда башка человечья не в силах будет осмыслить и понять, что произойдет там, за гипотетическим концом. А оттого венец природы потянется к искусственному прерыванию вечного бдения, не в силах жить без времени, без любви, без стимулов. Останется одно любопытство лишь. Что там? Как оно выглядит?.. Это и есть влечение к Альтернативе», — заключил эмбрион. Не к смерти, а к тому, что познали миллиарды миллиардов существ. К Альтернативе! А он, смерд, обделенный, остался довольствоваться лишь вечной жизнью.

«Нет, — тут же возразил себе зародыш, — никакой вечной жизни не будет. Лет сто пятьдесят, сто восемьдесят до тотальной скуки и невозможности преодолеть влечение».

Удовлетворенный своим выводом, зародыш почти отключился, не мыслил, лишь отмечал, что через строго определенные промежутки его становится больше.

Она сидела перед зеркалом и, обильно зачерпнув из банки крем «Волшебный», увлажняла им шею. Запах сирени, которым был наделен крем, заставил ее забыть произошедшее в ванной, она втирала его в мягкую кожу и запросто могла свои руки представить руками Пашки. Ну, тогда могло быть всякое… Она частенько приходила в себя, обнаружив, что извела почти всю банку дорогого крема. Глаза еще долгое время оставались мутными, какая-нибудь мышца обязательно подрагивала, ну и все такое…

— Опять нашлепала мокротой! — доносился из прихожей громогласный крик Слоновой Кати. — А кто вытирать будет?!

Стерва старая, выходя из дурманного состояния, определяла она. Сама вытрешь!

— Сергей Сергеич! — продолжала орать Катя. — Паркет-то у нас погниет! Воздействуйте на нее как мужчина! Наваляется в ванне, а потом, не вытираясь, голыми ногами по коридору! Хамство у нас процветает!

Сергей Сергеевич на крики соседки реагировал бурно, в душе, конечно. Особенно его натуру затрагивали слова — мокрая и голая. Се-Се был возмущен, так как после этих слов совершенно не мог работать. Горы в географических атласах представлялись ему женскими грудями, под фотографиями водопадов мерещились обнаженные женские тела, а в Карабахском ущелье, снятом с высоты птичьего полета, он отчетливо увидел самое что ни на есть женское интимное.

, — Ы-ы-ы! — провыл ученый, с силой натирая свой кукольный нос.

Здесь он вспоминал, что ключное отверстие в Юлькиной комнате преогромное, так как замок в двери остался с дореволюционных времен…

Какая-то потусторонняя сила заставила Се-Се еле слышно отодвинуть от себя атласы и карты, тихонечко подняться, на цыпочках выйти из своих апартаментов и, словно балерина на пуантах, затанцевать по направлению к комнате молодой соседки.

Она сама гордилась тем замком. Хотя не столько замком, сколь ключом — огромным, вороненым, на котором было выдавлено: ключъ, 1905годъ. Она балдела оттого, что ключ являлся ровесником первой революции и от выгравированных еров на нем. Если когда-нибудь придется сменить замок, она непременно подвесит вместо кулона на шею ключ.

В этот момент что-то взбудоражило эмбрион, и он включился в текущий момент.

Сквозь кишки и переднюю толщу живота неестественным зрением он видел через пространство и стены крадущегося соседа, из глаз которого таки сочилось масло похоти, а пальцы на руках дрожали, будто Паркинсоном пораженные.

Зародыш знал, зачем в тишине вальсирует ученый к их двери.

Какое-то невероятно огромное чувство протеста выросло в нем стремительно, надо было что-то немедленно предпринимать. Но вдруг напряжение так же мгновенно отпустило эмбриональные клетки, философское и отстраненное взяло верх, он тотчас успокоился, решив, что пусть мужик посмотрит, поглазеет, от нее не убудет, и какое ему, собственно говоря, до этого дело.

Скорее, надо пожалеть соседа, которого притягивает такая глупость, как молочные железы, пусть и обтянутые кожей с сосцами. Ну а уж Карабахское ущелье… Это же Космос — сколько в него ни летай, всего не пролетишь, а там, где нет конца, не существует и удовлетворения.

Эмбрион вновь отключился, предоставляя Се-Се полную свободу действий.

Ученый вперил глаз в замочную скважину и видел ее почти всю. Он разглядывал обнаженную шею, наготу плеч, белую ногу от колена до ступни…

Какие длинные пальчики на ногах, думал сосед, шумно дыша.

Остальные прелестности скрывал халат, висящий на спинке этаким странным способом — пряча все ее интимные места. Казалось, что халат живой и защищает наготу молодой женщины от постороннего взгляда.