– Потому что он нас всех превратил в крепостных. Мы ишачим на них с Кобылкиным, не разгибая спин.

– Почему вы ссорились только с Тавиденковым?

– Потому что Кобылкин на предприятие носа не казал. Сидел в их конторе. И получалось, что он как бы не при делах! Белый и пушистый.

– На самом же деле вы и его считали виновным в сложившейся ситуации?

– А как же! Такой же гад.

– Почему молчали другие?

– Терпения у них больше.

– Если ваше терпение было на исходе, надо было уволиться.

– А чем детей кормить?

– Устроились бы на другое место.

– Пойди найди его, другое место, – угрюмо проворчал Костомаров. – Но я не убивал этого кровопийцу!

Наполеонов вздохнул. Алиби у Костомарова не было. Он утверждал, что зашёл после работы в забегаловку и напился.

– Как называется забегаловка?

– «Берлога».

Наполеонов что-то черкнул в блокноте и проговорил:

– Дальше.

– Что дальше?

– Как долго вы сидели в «Берлоге»?

– Не помню.

– Официантка запомнила вас?

– Не знаю.

– Куда вы отправились потом?

– Никуда!

– То есть?!

– После просто ходил по улицам.

– Зачем?

Костомаров объяснил, что сделал он это для того, чтобы унять кипевшую в нём злость. Никого из знакомых он не встретил. И плюс ко всему потерял где-то свой телефон. Звучало всё это более чем подозрительно, и Наполеонов скрепя сердце решил задержать Костомарова.

Иван Терентьевич задержанию не противился, даже более того, заявил, что ему теперь всё равно.

– Это ещё почему? – удивился Наполеонов.

– Потому что закон всегда на стороне богатых. И если уж я попал вам в руки, то вы на меня и повесите убийство. Зачем вам другого искать, когда вот он я, в ваших руках.

– Не говорите глупостей, – отрезал Наполеонов, – если выяснится, что вы не причастны к убийству, вас отпустят.

– Как бы не так, – усмехнулся Костомаров.

В этот же день, вернее под вечер, Наполеонов с тяжёлым сердцем отправился в коттеджный посёлок к своим друзьям. Домой в таком настроении идти он не хотел, чтобы лишний раз не расстраивать мать, которая принимала близко к сердцу все переживания своего единственного сына. Скрыть же от матери своё душевное состояние под маской благополучия Наполеонову не удавалось никогда.

Играть же перед друзьями-детективами было не нужно. Мирославу вообще ничем не проймёшь, зато она способна находить ответы на самые непростые вопросы, а Морис, как человек воспитанный и тактичный, умеет так проявить сочувствие, что тяжеленный камень, лежащий на душе, сразу начинает уменьшаться в размерах.

Наполеонову сейчас, как и нередко прежде, требовались и поддержка, и сочувствие.

Увидев лица детективов, Шура испытал облегчение прямо на пороге – ему были рады, его ждали.

– Скоро будут готовы отбивные из говядины, – сказал Морис.

– Спасибо.

– А в холодильнике коробка с «наполеонами», – добавила, улыбнувшись, Мирослава.

Торт и пирожные «наполеон» были любимым лакомством Шуры. Конечно, он предпочитал домашние, те, что восхитительно готовил Морис, но и перед испечёнными в кулинарии «У дома» тоже никогда устоять не мог. Вот и сейчас его рот тотчас наполнился слюною. Проглотив её, он сказал:

– Я лучше пойду умоюсь.

После ужина Шуру за язык никто не тянул, он заговорил сам:

– Помните, я вам говорил, что убит бизнесмен Фрол Евгеньевич Тавиденков?

Детективы закивали.

– Так вот, теперь установлено точно, что он задохнулся.

– Как, то есть, задохнулся? – слегка озадачилась Мирослава.

– Ему на голову надели пакет и держали, пока он не перестал дышать.

– Прошлый раз ты говорил, что его камнем стукнули.

– Стукнули. Поэтому он и не сопротивлялся.

– То есть если бы его не оглушили, он мог бы за себя постоять?

– Конечно! Найден и камень, которым его ударили.

– Да ну! Как вам это удалось?

– Это всё Легкоступов, – нехотя признался Наполеонов.

– Расскажи поподробнее.

– Да что тут рассказывать! – начал Наполеонов несколько возмущённо. – Я говорил этой дылде, чтобы он не шлялся с фотоаппаратом по окрестностям и не щёлкал всё, что ему на глаза попадётся. Но ты ведь знаешь Валерьяна!

– Знаю, – усмехнулась Мирослава.

– Пока группа оставалась на месте преступления, эта личность, склонная к художественным отступлениям, гуляла по усадьбе и наслаждалась её красотами! Знала бы ты, сколько он нащёлкал всего!

– Догадываюсь. – Мирослава попыталась скрыть улыбку, но это ей не удалось.

Наполеонов скрипнул зубами, но потом, усмирив бунтующее в нём возмущение, продолжил более спокойно:

– Кроме всего прочего, он сфотографировал клумбу.

– О! – вырвалось у Мирославы.

– Я бы тоже сказал «о», если бы застал его на месте преступления! – проворчал следователь. – То есть в тот момент, когда он фотографировал клумбу. Но я был занят…

– Я понимаю тебя, Шурочка! Но ради всего святого, не тяни! Что там не так с клумбой? – спросила Мирослава.

– Сначала, как признался сам Валерьян, он сфотографировал её исключительно в эстетических целях, очень уж на ней росли красивые цветы и травы. Но потом, когда он проявлял снимки, обратил внимание на то, что один камень лежит как-то не так по сравнению с другими камнями – своими собратьями.

– Что значит глаз художника! – восхитилась Мирослава.

Шура метнул в подругу детства неодобрительный взгляд, её искреннее восхищение талантом художника показалось ему неуместным и чрезмерным. Судя по тому, как молчал Морис, он тоже не одобрял её эмоций. Хотя у него были на то свои причины, связанные никак не с искусством фотографа, а с тем, как время от времени Волгина смотрела на Легкоступова.

– Шура! Завидуй молча, – усмехнулась Мирослава и поторопила друга детства: – Рассказывай, что было дальше.

– Сама же прерывает меня своими охами и ахами, – сердито проворчал Наполеонов, но, получив ощутимый тычок в бок, послушно продолжил: – Валерьян показал снимок мне, я – Незовибатько. Афанасий Гаврилович велел тащить камень в лабораторию. Наши сотрудники изъяли его со всеми предосторожностями при свидетелях и доставили камень эксперту. А на нём следы крови. Представляешь?!

– Представляю. Молодец Валерка! То есть Валерьян! Вот что значит художественно зоркий глаз!

– Опять ты за своё! – рассердился Наполеонов. – Можно подумать, что он один молодец, – обиженно пробухтел Шура. – А всех остальных на свалке нашли.

– Нет, вы все молодцы, – похвалила Мирослава. И чмокнула друга детства в рыжевато-русую макушку.

Наполеонов сразу же приосанился. Мирослава, глядя на него, невольно вспомнила предупреждение владельцев ездовых собак о том, что нельзя хвалить и ласкать только одну собаку в упряжке, другие могут загрызть её из ревности.

«А мужчины, как известно, – усмехнулась она про себя, – создания стайные, в отличие от женщин, которым больше досталось кошачьих повадок».

– Вы установили, чья кровь на камне? – спросила она.

– Тавиденкова, конечно! Ты что, не врубилась? – Наполеонов посмотрел на подругу детства подозрительно.

– Ну, почему же, – обронила она, – просто я