Люси по-прежнему оставались пшеничными и пышными, хотя в волосах на голове и там и тут притаилась седина. Неизменной была и гора конфет «Мишка косолапый» на столе Стефановича, как и пивные кружки, из которых он поил чаем всех заглянувших к нему на огонёк.

«У Люси, – думала Мирослава, – наверное, снова сменился возлюбленный. Ведь мы не виделись больше полумесяца».

У подруги детектива было неполезное для здоровья хобби – менять мужчин как перчатки.

Теперь же после разговора с Иваном Королёвым Мирославе захотелось вернуться домой. По крайней мере, она была уверена в том, что не сможет сегодня хохотать над Люсиными похождениями и выслушивать её подначивания в свой адрес.

Тронув машину с места, детектив доехала до кольца и отправилась в обратный путь.

В доме разливался головокружительный аромат грушевого и яблочного варенья, часть из которого уже была сварена, часть тихо вздыхала в тазике на плите.

– Вы чего так рано вернулись? – спросил Морис.

– Подумала, может, тебе понадобится моя помощь.

– Не лгите, – ответил он спокойно.

– Ты прямо как детектор лжи, – вздохнула она притворно и выдала новую версию: – Тогда считай, что я соскучилась.

– Ответ приятный для моего слуха, но снова неверный.

Мирослава рассмеялась, налила себе чаю, села за стол, придвинула бокал с грушевыми пенками, зачерпнула ложкой сладкую массу, положила её в рот, запила чаем.

– Вкусно, – проговорила она, зажмурив от удовольствия глаза.

– Теперь верю, – улыбнулся Морис.

– Когда освободишься, – сказала она, – я расскажу тебе всё подробно.

– А что, есть что рассказывать?

– Да так…

– Я хотел бы поручить вам одно дело.

– Ты мне? – удивилась она.

– Ну, не Дону же, – усмехнулся он.

– Опять яблоки собирать?! Или груши?

– Нет.

– А что?

– Почитайте мне вслух что-нибудь из новых произведений вашей тёти.

– Это можно, – облегчённо выдохнула она и ушла в библиотеку за новой книгой Виктории Волгиной.

– Сборник рассказов, – объявила она, вернувшись. – Рассказ первый – «Виктория – свободный художник». Читать?

– Читайте.

– Она никогда не относилась к мужчинам серьёзно. Однако, выйдя замуж третий раз, решила, что менять мужей неразумно.

Для смены декораций в хрупком театре земного бытия существуют любовники, поклонники и прочие претенденты на главную роль.

По профессии Виктория была свободным художником. Хотя, что такое свобода?

Живопись была смыслом её жизни. Это была своего рода одержимость – свойство любого большого таланта.

Жила она где-то там высоко, в запредельном мире своей души.

И живопись была то ли отражением этой сложной духовной жизни, то ли наивысшей её концентрацией.

Глядя на лицо Виктории, на её фигуру, трудно было что-то сказать… кроме того, что эта женщина самодостаточна и независима.

…Пожалуй, что то же чувство мы испытываем, когда смотрим на пантеру или тигра…

Но живопись… не умела молчать. Она выдавала её с головой.

По этим линиям, цветовым пятнам, игре света и тени можно было читать, как по книге её судьбы. И Виктория знала это и не боялась этого.

Её жизнь вполне устраивала её, вернее, другая форма была бы просто неприемлема для неё.

Она и биографию свою толком не могла рассказать. Ну, это как река – родилась из маленького родничка и течёт в Вечность. Ни прибавить, ни убавить.

Он вошёл в её жизнь случайно. А может быть, и нет.

Как и все свободные художники, денег Виктория не имела и поэтому, когда не было вдохновения, зарабатывала на жизнь, рисуя в парке карандашные портреты.

Этого хватало… к тому же не требовало большой затраты энергии и времени.

…Она как раз читала «Опыты» Монтеня, подставив лицо под лучи нежного сентябрьского солнца, когда рядом раздался весёлый искристый голос:

– Девушка, а вы времени зря не теряете. Жаль вас прерывать… Но может быть, обессмертите меня на холсте?

– На холсте нет, а на ватмане пожалуйста, – сказала она, с сожалением закрывая книгу.

И тут её взгляд столкнулся с его взглядом. Это было нечто удивительное.

Его глаза не были ни весёлыми, ни искристыми. Они были… высокими, как небо, и такими же голубыми и бездонными. Небо бывает таким только в начале осени, в пору зрелости… когда становится трудно оторвать взгляд от его глубины и выразительности.

Юноша был молод. Ему было не больше двадцати семи. Правильные черты лица, полные чувственные губы ещё больше подчёркивали очарование его глаз. Он был прекрасно сложен и со вкусом одет.

Виктория поймала себя на том, что слишком долго смотрит на него.

Он тоже молчал и смотрел. Пауза затянулась. И не зная, как прервать её, они почему-то одновременно рассмеялись.

Виктория нервным движением руки поправила пряди длинных русых волос и взмахнула карандашом. Всё время, пока она рисовала, он не сводил с неё глаз.

Она чувствовала это сквозь трепет ресниц… сквозь шелест листвы…

В уголках её губ мерцала лёгкая улыбка.

Ей казалось, что время остановилось.

…Остаток дня они бродили по парку. Вдыхали влажный запах дубов, неистовый аромат цветов и лёгкое дыхание хвои.

Перед самым закатом они стояли на изогнутом, словно бровь красавицы, мосту, который, наклоняясь над водой, упивался собственным отображением, и всё это вместе – мост и его отражение были похожи на зеркальный глаз или на всевидящее око.

Их руки, как ласточки, проносясь над периллами, соприкасались… Случайно… Нежданно на миг или два и разлетались в разные стороны.

А потом она, с трудом преодолев нахлынувшую истому, разжала губы и сказала, что ей пора…

– Уже?! – вырвалось у него с сожалением.

Она кивнула. Они договорились встретиться здесь же… через день.

Их встречи стали частыми. Виктория не могла вырваться из-под притяжения его глаз. И часы, проведённые с ним, были для неё подарком судьбы, откровением свыше.

Но сентябрь кончился. Наступил октябрь. И ей захотелось большего.

Желание потеснило очарование. Её речь потеряла плавность, нетерпение всё чаще прорывалось в жестах, страсть зажигала взгляд, приглушала голос.

Однажды она стремительно обняла его за плечи, а потом взяла его голову и быстро наклонила к себе.

От вкуса её горячего пряного поцелуя он покачнулся и задышал быстро-быстро.

– Ты живёшь один? – спросила она.

– Да…

– Пойдём к тебе.

Через полчаса они оказались в обыкновенно тёмном подъезде, поднялись по лестнице, и он открыл дверь ключом.

Виктория вела себя так, словно она всю жизнь приходила в эту комнату, такую тихую с удивительной аурой доброты и постоянства.

У Виктории не было желания медлить. Она бросила взгляд на постель…

Её вид вполне удовлетворил её. Она провела рукой по его щеке, взяла его руку в свою… Но он не пошевелился.

Виктория с удивлением не заметила никаких признаков его готовности лечь с ней в