Судья Ледриан чувствовал себя неуютно — он был шапочно знаком с Карвилями. Сталкивался с представителями этого семейства на паре-другой парижских вечеринок, собирающих в роскошных залах османнских домов сотни приглашенных. Я пытался поставить себя на его место. Должно быть, его мозг свербила одна и та же настойчивая мысль: «Только бы девочка оказалась внучкой де Карвиля! Иначе я буду в полном дерьме…»

Один шанс из двух. Орел или решка.

На первый взгляд, монета не собиралась падать нужной стороной.

Годы спустя, когда я познакомился с судьей Ледрианом, он выглядел в точности так же, как в те времена: строгий, подтянутый, в безупречного кроя костюме, с лиловым шарфом на полтона светлее галстука… Мне казалось непостижимым, как этот человек мог внушать доверие пережившим душевную травму детям и добиваться от них откровенности. Ледриан позаботился о том, чтобы записать заседания комиссии на видео. Он передал мне все пленки — о том, чтобы ответить отказом Карвилям, и речи не шло. Поэтому я гарантирую точность информации, подтвержденную и картинкой, и звуком. Зато в отношении приговора оставляю за вами право на собственное суждение.

— Постараюсь быть по возможности кратким, — заговорил Ледриан. — Мы все торопимся, не так ли? Начну со сведений, касающихся Лизы-Розы де Карвиль. Девочка родилась в Стамбуле чуть меньше трех месяцев тому назад. По-настоящему ее знали только родители, однако Александр и Вероника де Карвиль взяли в самолет, совершавший рейс по маршруту «Стамбул — Париж», абсолютно все, что имело к ней отношение. Игрушки, одежду, фотографии, лекарства, медицинскую карту. И все это сгорело в огне пожара. Сен-Симон, вам удалось добыть какие-либо свидетельства с турецкой стороны?

Из микрофона стоящего на столе телефона, включенного на громкую связь, раздался гнусавый голос посольского спецслужбиста:

— По большому счету, нет. Кроме нескольких турецких слуг, видевших Лизу-Розу через непрозрачную противомоскитную сетку, единственный свидетель, способный провести опознание, — ее шестилетняя сестра Мальвина. Так что сами понимаете…

Ледриан уже нутром чуял, что дело принимает крайне неприятный оборот. В случаях, когда события вырывались у него из-под контроля, он имел обыкновение вставать и дергать свисавший с шеи шарф, выравнивая его концы. Нечто вроде нервного тика. Разумеется, по какой-то необъяснимой причине проклятый шарф норовил сползти то вправо, то влево, даже если его обладатель сидел неподвижно. Комиссар Вателье наблюдал за жестами судьи, едва пряча в бороде улыбку.

— Я имел долгую беседу с дедушкой и бабушкой Карвилями, — произнес он. — В основном, конечно, с Леонсом де Карвилем. Они знали внучку только по смутным телефонным описаниям. Правда, у них есть фотография новорожденной Лизы-Розы, полученная по почте вместе с поздравительной открыткой…

— Что же показывает эта фотография?

Комиссар Вателье чуть скривился:

— Практически ничего. Мать на снимке кормит ребенка грудью. Лиза-Роза видна со спины. Можно разглядеть шею, ушко, но больше ничего.

Судья Ледриан нервно дернул правый конец шарфа. «Н-да, похоже, дела у Карвилей обстоят неважно…»

С вашего позволения забегу немного вперед. В последующие недели Леонс де Карвиль созвал целую когорту самых уважаемых экспертов, которые пришли к единому мнению о том, что ухо спасенной девочки в точности соответствует уху запечатленной на фотографии Лизы-Розы. Я лично внимательно изучил и отчеты экспертов, и саму фотографию и должен признать, что сделать на ее основании какой-либо вывод — положительный или отрицательный — можно было лишь при условии ярко выраженной научной недобросовестности. Ледриана результаты экспертизы не удовлетворили, и он продолжал изучать генеалогию спасенного ребенка.

— А что насчет дедушки и бабушки Лизы-Розы с материнской стороны? — задал он вопрос.

Комиссар Монбельяра Вателье с грустью посмотрел на Эйфелеву башню, сиявшую огнями не хуже новогодней елки, заглянул в свои записи и сообщил:

— Вероника, мать Лизы-Розы, — четвертый ребенок в семье проживающих в Квебеке Бернье. Всего у них семеро детей и уже одиннадцать внуков. С Александром Вероника познакомилась в Торонто, на семинаре по молекулярной химии, и после замужества практически перестала общаться с родственниками. Тем не менее Бернье вроде бы поддерживают Карвилей, хотя достаточно робко.

— Хорошо. Постараемся что-нибудь о них выяснить, — сказал Ледриан. — Теперь перейдем к Эмили Витраль. Здесь у нас, насколько мне известно, чуть больше свидетельств…

— Да как сказать, — вздохнул Вателье. — Ее медицинская карта, сумка с одеждой, соски-бутылки и прочие слюнявчики тоже ведь сгорели. Вот что точно мне удалось установить. С рождения и до двухмесячного возраста дед с бабкой видели внучку пять раз, в том числе дважды в роддоме Дьеппа, в первую же неделю, и один раз — в день отъезда родителей девочки, когда Паскаль и Стефани заезжали к ним, чтобы оставить Марка. Девочка в тот раз спала.

Комиссар повернулся к доктору Моранжу. Тот заговорил:

— Я присутствовал при их визите в больницу Бельфор-Монбельяра. Когда им показали ребенка, Витрали его сразу узнали…

— Естественно, — хмыкнул Ледриан. — Естественно. Странно было бы ждать от них чего-то другого…

Судья устало вздохнул и дернул левый конец несчастного шарфа. Комиссар Вателье подал голос:

— А что нам оставалось делать? Положить перед ними четырех пронумерованных младенцев и проводить опознание по всем правилам?

— Почему бы и нет? — проворчал Ледриан. — Сколько времени бы сэкономили…

Комиссар пожал плечами.

— Дело осложняется тем, что у стариков Витралей нет ни одной фотографии ребенка. По их словам, у Стефани был фотоальбом с двенадцатью фотографиями дочки, но она с ним не расставалась. Так что он, предположительно, тоже сгорел.

— А негативы? — спросил судья.

— Жандармерия Дьеппа буквально перерыла всю квартиру молодых Витралей, от пола до потолка, искали эти чертовы негативы. Пока ничего не нашли. Вероятно, Стефани увезла их с собой. Просто забыла вытащить из кармашка фотоаппарата…

Вероятно…

Я потом тоже искал эти чертовы негативы. Фотография ребенка, представляете? Ладно, не буду вас мучить, хотя бы по этому пункту. Скажу сразу: отыскать негативы не удалось. Помимо предположения о том, что они сгорели вместе с самолетом, если вообще существовали не только в воображении Витралей, у меня родилась еще одна гипотеза. Лично я всегда думал, что Леонс де Карвиль организовал проникновение в квартиру Паскаля и Стефани еще до того, как эта идея пришла в голову полицейским, и на всякий случай уничтожил все вещественные доказательства, связанные с ребенком. Он был вполне способен на что-нибудь в этом роде. Можете сами делать вывод о том, какими возможностями он обладал.

Судью Ледриана бросило в пот. Шарф живой змеей скользил у него по плечам. От дела начинало отчетливо попахивать юридической головоломкой.