Взревели двигатели, и самолет королевского воздушного флота резко тряхнуло. В чашке заплескался чай. Однако на лице принцессы Шанталь Тибоде, давно уже научившейся скрывать свои чувства, не появилось ни малейшего признака беспокойства.

До сих пор полет проходил нормально. Они находились в воздухе почти три часа, возвращаясь в Ла-Круа после недельного визита в Нью-Йорк. Еще три часа, и они будут дома. Шанталь не довелось увидеть дочь.

Внезапно самолет клюнул носом. Пассажиры нервно захихикали, оглядываясь по сторонам, Шанталь, которая, можно сказать, выросла в самолете и понимала, что подобные ситуации неизбежны при передвижении по воздуху, и уже привыкла, но тем не менее после того, как она стала матерью, взлет, посадка и тряска стали вызывать у нее страх.

Не успела Шанталь снова поднести чашку к губам, как в хвосте раздался резкий звук. Все вокруг затряслось мелкой дрожью, послышался скрежет металла. Самолет снова нырнул вниз, и ей показалось, что чашка вырывается у нее из рук.

Шанталь не понравилось все это.

Она уперлась ногами в пол, пытаясь расслабиться и скрыть охватившее ее волнение.

Им ничего не грозит. Они не разобьются. Самолеты постоянно попадают в воздушные ямы.

Стюардесса в красной с кремовым униформе королевской авиакомпании поспешно подошла к ней.

— Позвольте мне взять у вас чашку, — сказала она. — Вы можете обжечься.

Самолет содрогался от сильных толчков, словно исполняя в небе танец живота, и Шанталь услышала встревоженный гул голосов и приглушенный плач своей парикмахерши.

Подняв глаза, она встретилась взглядом с одним из пассажиров. Он сидел неподалеку и не отводил от нее пристального взгляда темных глаз. Он не англичанин и не француз. У него красивое, но жесткое лицо с правильными чертами — резко очерченный подбородок, прямой нос, высокий лоб и решительная складка губ.

— Потряхивает, — проговорила Шанталь, слегка повысив голос. Она почувствовала необходимость обратиться к нему. Нельзя позволить страху овладеть ее душой.

— Да.

У Шанталь появилось ощущение, что он не нуждается в обществе.

— Вы часто летаете? — спросила она, стараясь не думать о страшном содрогании самолета.

— Да. — Взгляд темных глаз был так же резок, как его чеканный профиль. — А вы?

— Очень часто. — Шанталь с трудом перевела дыхание. Никогда ей не было так страшно, как сейчас. — Я думаю… — договорить она не успела, самолет внезапно снова потерял высоту, и сзади кто-то истерически вскрикнул. Почувствовав, что от ужаса волосы у нее встают дыбом, принцесса вцепилась в подлокотники кресла, пытаясь дышать глубоко и равномерно. Сохранять спокойствие. Спокойствие. Спокойствие.

В очередной раз глубоко вздохнув, Шанталь заставила себя заговорить.

— У вас акцент.

Он слегка нахмурил черные брови.

— У вас тоже.

Кто он? Итальянец? Жжение в глазах превратилось в слезы. Ей стало стыдно, что у нее сдали нервы.

— Я из Мелио, пояснила Шанталь, назвав свою родину — независимое государство у побережья Франции и Испании.

— А я из Греции, — сообщил он, внезапно поднимаясь со своего места и садясь рядом с ней.

А-а-а, грек, мелькнула у нее мысль. Его близость не подействовала на нее успокаивающе.

— Я принцесса Шанталь Мари…

— Мне известно, кто вы.

Конечно, он знает, кто она. Как глупо! Шанталь попыталась придать естественность своему голосу.

— Как вас зовут?

— Деметрис Мантеакис.

У нее задрожала нижняя губа, в горле встал комок.

— Ваше имя трудно произнести.

Пристальный взгляд черных глаз обжег ее.

— Да.

Раздался рев двигателей, и самолет начало мотать из стороны в сторону.

Шанталь приоткрыла рот. Ей не хватало воздуха. Она повернулась к мистеру Мантеакису:

— Ведь это уже не турбулентность?

— Нет.

Она кивнула, потому что не сомневалась в этом, и медленно перевела дыхание, борясь со страхом.

Деметрис склонился к ней, толкнув широким плечом.

— Вы пристегнулись? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сам удостоверился в этом.

Этот жест был настолько красноречив, что ужас буквально парализовал ее.

— Вам не нужно делать этого.

— Чего? — Прищурившись, он пристально посмотрел на нее темными глазами.

Шанталь показалось, что его голос напоминает треск гравия под ногами — такой же жесткий и резкий, и она подумала, что его греческий акцент совсем не похож на тот, что ей приходилось раньше слышать.

— Развлекать меня. Отвлекать. Ну, заниматься тем, что вы делаете.

— Я называю это общением.

Она сделала попытку улыбнуться, но это ей не удалось. Они летят над Атлантикой. Под ними лишь безбрежный простор океана. Садиться им некуда.

Шанталь посмотрела в иллюминатор. Нескончаемое содрогание самолета, кромешная тьма и сознание надвигающейся катастрофы обострили ее ощущения. Время казалось бесконечным, а будущее — невероятно далеким.

Лилли!

Она почувствовала, как у нее из глаз полились слезы. Принцессы не плачут! Принцессы не высказывают своих чувств при посторонних. Принцессы должны быть во всем безупречны.

Но перед ней всплыло лицо дочери — милое бледненькое личико, белокурые волосики, губки бантиком.

Закрыв лицо руками, она вытерла глаза. Ей нельзя терять контроль над собой. Капитан еще не обращался к пассажирам. Стюардессы, пристегнувшись ремнями к откидным сиденьям, сохраняли спокойствие.

Сильно содрогнувшись, самолет резко накренился влево и сделал крутой разворот. Шанталь выпрямилась и посмотрела в иллюминатор.

— Я ничего не вижу, — сказала она, когда движение лайнера, казалось, возвратилось в норму. За иллюминатором весь мир был погружен во тьму, и лайнер пробивался через густые облака, время от времени тяжело содрогаясь, как бы напоминая пассажирам, что опасность не миновала.

— Темно, — спокойно заметил он, откидываясь на спинку кресла.

Шанталь пожалела, что спокойствие мистера Мантеакиса не может передаться ей.

— Разве пилотам что-нибудь видно?

— Они летят по приборам.

Но что, если показания приборов не верны? — возник у нее вопрос. Вместо этого ее мысли обратились к прожитой жизни, к решениям, которые она когда-то приняла, и возможностям, которые были упущены.