проблема. Татьяна Степановна стала сдавать, болеет все чаще, сердце сбоит, ей волноваться и переживать совсем нельзя, так врачи говорят. Давление скаканет вверх – и может случиться инсульт. А уж что такое тяжелобольной человек у тебя на руках, Миша Губанов знает прекрасно, насмотрелся на своего друга, того, который жил в «директорской» сталинке. Мысль о том, что в их крошечной квартирке на долгие годы поселится болезнь, лекарства и тяжелый дух, неизменно сопровождающий лежачих больных, приводила его в ужас. Он готов на все что угодно, лишь бы с матерью ничего такого не случилось и чтобы его более или менее комфортная жизнь не оказалась испорченной. И будет покрывать Ларису с ее пьянством и любовниками, спасать семью брата, сколько хватит сил, только бы мать не нервничала и продолжала считать, что все в порядке. Правда, не исключено, что совсем скоро он уедет служить в Красноярск, потому что запрос на личное дело уже отправили в Москву, в управление кадров министерства. Но до тех пор, пока он еще здесь, в Москве, он сделает все, что в его силах.

Октябрь 2021 года

Петр Кравченко

Он знал, что этот момент обязательно настанет, и заранее ненавидел его и боялся. Наваливались апатия, тоска, нежелание работать, сама работа казалась бессмысленной, никому не нужной и не интересной, а уже проделанная часть задуманного представлялась пустой, тупой и нелепой. Так было и в студенческие годы, когда он писал курсовики и диплом, так было и при работе над большими материалами, требовавшими проведения журналистского расследования, так произошло и во время написания книги о деле Сокольникова.

Петр второй день валялся на диване и смотрел в потолок. Изо всех сил старался заставить себя думать об убийстве следователя Садкова и с отвращением к самому себе понимал, что не хочет. Ни думать, ни тем более что-то предпринимать для сбора информации. И к Губанову ехать не хотелось. Слава богу, они со стариком договорились взять паузу на несколько дней. Николай Андреевич был не в восторге, ему явно нравилось иметь собеседника, с которым можно предаваться воспоминаниям, держа молодого журналиста на крючке и медленно, крошечными шажками приближаясь к самому главному. Но Петр заявил, что ему необходимо время, чтобы привести в порядок диктофонные записи, перевести их в текст, обдумать и взвесить.

А он что? Не обдумывает, не взвешивает, даже не переслушивает. Лежит, как куль с мукой, и таращится в пустоту. Карина сидит за компьютером, работает, то и дело поглядывает на Петра и тихонько вздыхает.

– Так и будешь лежать? – спросила она.

В голосе нет осуждения, но и сочувствия маловато. Ей непонятно его состояние, она всегда в тонусе, всегда готова к работе.

– Буду, – равнодушно откликнулся Петр.

– И долго? В прошлый раз была неделя, а сейчас сколько запланировал?

Ну конечно – план, план и еще раз план. Карина живет и работает только по плану. Ей не понять метаний творческой профессии, когда нужно придумывать, сочинять, создавать. Ей неведомо жуткое ощущение пустоты и тупика, когда все сделанное выглядит полным дерьмом, а предстоящее похоже на бездну, из которой не выбраться.

– Не знаю, – буркнул он и отвернулся лицом к стене.

– Я поняла. А если Анастасия Павловна позвонит и спросит, что ты ей скажешь? Она для тебя старалась, людей напрягала, люди работали. Нужно ведь что-то ответить.

Вот же… Хороший вопрос. Стасов, шеф Каменской, действительно напряг какие-то старые связи, и информация о Галине Перевозник, любовнице убитого Садкова, еще вчера пришла Петру на электронную почту. Галина Викторовна ныне носила другую фамилию – Демченко, ибо в конце прошлого века некоторое время была замужем за сотрудником милиции, с середины 1990-х – вдова, проживает на Текстильной улице в отдельной квартире, имеет дочь и зятя, которые живут отдельно. Пенсионерка, образ жизни довольно замкнутый, единственное социально-полезное занятие – волонтерство в приюте для животных. Недавно перенесла операцию на коленном суставе, из дому пока не выходит, по квартире передвигается с костылем. «Через пару дней будут более подробные сведения», – приписала Каменская в конце письма.

Вообще-то приписка давала некоторую свободу. Например, можно пока не ездить к бывшей пассии убитого следователя, отговариваясь тем, что хочется подождать этих более подробных сведений, дабы сделать беседу более предметной и плодотворной. Соблазн велик, ох велик!

Но почему-то Петру стало стыдно и перед Кариной, и перед Анастасией Павловной.

* * *

Карина

Петя, конечно, хотел сам сесть за руль, но Карина видела, что его желание продиктовано скорее джентльменством, обычной вежливостью. Куда ему за руль в таком состоянии? Злой, внутренне растрепанный, угрюмый. Вести машину, погрузившись в собственные переживания, – дело гиблое, особенно здесь, в Москве: нужно и за движением следить, и в навигатор постоянно поглядывать. Творческим личностям вообще лучше ездить на метро или, если есть деньги, на такси: эти люди вечно витают в облаках, а сосредоточиться на обыденном не могут. В этом Карина была твердо уверена.

Она ловко объехала все пробки и припарковала машину на первом попавшемся свободном месте. Чем хорош каршеринг, так это тем, что можно не запариваться насчет платных стоянок.

Карина немного сожалела, что пришлось оторваться от работы, тем самым нарушив график, который она сама же и составила. Но, во‐первых, предстояла беседа с женщиной, и Карина помнила, что сама предложила свое участие, а Петя счел ее резоны вполне разумными. И во‐вторых, ей было интересно. Про любовь же!

На сигнал домофона ответили не сразу. Ну, понятное дело, если бабулька еле ходит с костылем, сто лет пройдет, пока она дошкандыбает до двери.

– Слушаю вас, – донеслось наконец из динамика.

Голос был строгим и вовсе не старческим. Может, дочка или домработница?

– Это Кравченко, журналист, я вам звонил, – ответил Петя.

– Заходите, третий этаж.

На третьем этаже их ожидала уже распахнутая дверь. В прихожей стояла женщина, опираясь на костыль. «И с чего я взяла, что это бабулька?» – подумала Карина, удивляясь сама себе. Могла бы и сообразить, что даже если сорок лет назад Галине Викторовне было вряд ли больше тридцати, то сейчас должно быть около семидесяти, а семьдесят – это вообще не возраст в наше время.

Галина Демченко стояла перед ними с прямой спиной, вызывающе вздернув подбородок. Экстремально короткая стрижка белоснежной шапочкой облегала хорошей формы голову, из-за стекол очков в красивой оправе строго смотрели тщательно накрашенные глаза. Свободные широкие брюки, яркая шелковая блузка. Ну просто модель! «Постарела по европейскому типу, – с некоторой долей зависти подумала Карина. – Мелкие морщины на коже, но овал лица не обвалился. У нас женщины стареют почему-то по-другому: кожа долго остается приличной,