какое до нас дело? да и как бы нас вычислили? — а лишь подыгрывал мне. Подозреваю, что он придумал весь этот поход, чтобы сделать нашу рыбалку более увлекательной. Может быть, опасался, что иначе мне скоро надоест?

Не знаю, почему он этого боялся, — я обожал ходить с ним на рыбалку, однако только сейчас, много лет спустя, я задаюсь вопросом, ходил ли сам папа в детстве ловить угря. Я всегда думал, что дело обстояло именно так: мы с ним лишь продолжали традицию, возникшую задолго до нас. Он делал со мной то, что кто-то другой ранее делал с ним, и эти поздние вечера у реки были свидетельством преемственности поколений. Своего рода ритуалом.

Однако он точно не ходил на рыбалку с отцом (тем человеком, которого называл отцом). Мой дедушка (тот человек, которого я называл дедушкой) рыбалку не признавал. Он вообще не тратил время на всякие глупости. Если он не работал, то лежал и отдыхал, а когда ел, то делал это быстро и тихо. Он был абсолютным трезвенником и ненавидел действие алкоголя, никогда за всю свою жизнь, насколько мне известно, не взял ни дня отпуска, никогда никуда не ездил, не бывал за границей. Тратить время и энергию на такое внешне бесполезное занятие, как ловля угря, — это было совсем не в его стиле. Пожалуй, дело тут было не в терпении — скорее это вопрос долга. Узкая дорога у каждого своя.

Возможно, папа рыбачил один или с кем-то еще, но мне ничего об этом не известно. Помню, папа рассказывал, сколько рыбы водилось в реке в былые времена, как на дне кишели угри и как вся поверхность воды становилась серебристой, когда по весне вверх по реке поднимался лосось. Однако это не его личные впечатления — это рассказы, которые он сам слышал, рассказы о тех временах, когда он сам еще не родился. Его собственные рассказы о пойманных или ускользнувших угрях я хорошо знал, поскольку сам присутствовал при этих событиях. Его рассказы были и моими тоже. Словно бы до нас ничего не было.

Интересно, как же все было на самом деле? Неужели эта линия началась с нас двоих? Имело ли это какое-то отношение к тому, кого он называл отцом, а я — дедушкой? Являлись ли наши вечера у реки компенсацией за то, чего мой отец сам недополучил, попыткой создать образ того, что могут значить друг для друга отец и сын? Попыткой протоптать свою узкую дорожку по жизни?

Датчанин, который нашел нерестилище угря

Как далеко вы готовы пойти, чтобы познать угря? Или человека? Йоханнесу Шмидту было двадцать семь, когда он, взойдя на борт парохода «Тор», отправился на поиски места, из которого берет свое начало угорь. Своей цели он достиг только по прошествии двадцати лет. Спустя еще несколько лет британский морской биолог Уолтер Гарстанг напишет оду Шмидту, которую чуть позднее опубликуют в единственном сборнике стихов, посвященном личиночной стадии различных животных, — Larval Forms, with Other Zoological Verses («Личиночная стадия и другие зоологические стихи»).

Хвала датчанам, ведь они — и это не случайно — За шагом шаг, за годом год приоткрывали тайну: Йоханнес Шмидт и «папа» Петерсен к разгадке привели Все человечество. Им «Тор» и «Дана» в этом помогли.

Немало событий произошло в настойчивой погоне за пониманием жизненного цикла угря с тех пор, как Зигмунд Фрейд тщетно искал в Триесте семенники у угрей. Датский морской биолог К.-Г. Йоханнес Петерсен, изучив в девяностых годах XIX века последнюю метаморфозу угря, предположил, что угри размножаются в море. Еще Аристотель уверенно отмечал, что взрослые угри порой отправляются в море, а Франческо Реди в XVII веке описал, как стеклянные угри появляются по весне у побережья, чтобы двигаться вверх по рекам. Однако Петерсен сумел более точно выяснить, как это происходит. В первую очередь ему удалось наблюдать и описать, как желтые угри превращаются в серебристых. До этого момента многие сомневались в том, что желтый и серебристый угри принадлежат к одному и тому же виду. Петерсен показал, что они являются двумя формами одной и той же рыбы. Ученый увидел, как органы пищеварения у серебристого угря атрофируются и тот перестает питаться, как развиваются органы размножения, меняются плавники и глаза. Изменения, по всей видимости, являлись подготовкой к стадии размножения.

В 1896 году два итальянских исследователя, Джованни Баттиста Грасси и его студент Сальваторе Каландруччо, смогли описать самую первую метаморфозу угря. Они сравнили с точки зрения анатомии различных мальков, пойманных в Средиземном море, со стеклянными угрями и пришли к выводу, что крошечное существо, напоминающее лист ивы и именующееся Leptocephalus brevirostris, представляет собой первую стадию развития европейского угря, Anguilla anguilla. До того эта личинка считалась самостоятельным видом. Только теперь ученые выяснили, что это на самом деле угорь. Мало того, Грасси и Каландруччо стали первыми людьми, лично наблюдавшими метаморфозу, когда крошечный «листик ивы» у них в аквариуме в Мессине на Сицилии чудесным образом превратился в стеклянного угря.

Открытие было совершенно сенсационным. «Когда я думаю о том, как эта загадка занимала лучшие умы человечества еще со времен Аристотеля, мне начинает казаться, что краткое описание моей работы, возможно, заслуживает представления Лондонскому королевскому обществу», — писал Грасси в отчете, который со временем был опубликован в одном из самых престижных (как тогда, так и сейчас) научных журналов — Proceedings of the Royal Society of London. В своем отчете Грасси отмечал, что у малька, который, как уже было доказано, являлся первой ипостасью угря, имелись довольно крупные глаза, так что логично было предположить, что он вылупляется из икринки на большой глубине. Вероятно, как полагал Грасси, в Средиземном море.

Итак, к началу ХХ века было известно, что желтый угорь превращается в половозрелого серебристого угря и по осени пускается в море. Ученые знали также, что он уже не возвращается, а крошечные мальки-лептоцефалы вырастают в маленьких хрупких стеклянных угрей, которые появляются по весне у европейского побережья и идут вверх по рекам, чтобы найти себе место обитания и превратиться во взрослых желтых угрей. Но что происходит между двумя этими событиями? И где именно?