Саргассово море — край света, но и начало всего. Именно в этом и заключается главное открытие. Те желтые угри, которых мы с отцом вытаскивали из реки августовской ночью, были когда-то крошечными «ивовыми листочками», проплывшими шесть-семь тысяч километров из чужого сказочного места, находящегося за пределами моей фантазии. Когда я держал их в руках, пытаясь заглянуть им в глаза, то прикасался к тому, что выходило за границы известного мне мира. Именно так человек заражается вопросом об угре. Загадка угря становится эхом тех вопросов, которые носит в себе каждый из нас: кто я? откуда я взялся? куда я иду?

Может быть, так случилось и с Йоханнесом Шмидтом?

Возможно, — но вполне вероятно, что все это не имело для него никакого значения. Он поставил перед собой задачу и решил идти до конца во что бы то ни стало. У него был свой собственный вопрос — где рождается угорь? — и подход, который сам по себе вел его вперед. Шмидт вылавливал крошечных прозрачных мальков и с каждым выловленным экземпляром стремился выловить еще меньший. Все предельно просто.

А угри, со своей стороны, всегда находились под ним, пока он бороздил Атлантику, — как и во все времена. Крошечные «ивовые листочки», увлекаемые океаническим течением в одном направлении, и толстые взрослые серебристые угри, плывущие назад в Саргассово море — в противоположном. Год за годом они продолжали свой загадочный путь прочь от дома или назад к дому, безразличные как к мировым войнам, так и к людскому любопытству. Эти свои путешествия они совершали задолго до первой экспедиции Йоханнеса Шмидта, задолго до того, как Аристотель впервые увидел угря, — до того, как первый человек ступил на землю. Угрей не волнует вопрос об угре — да и с какой стати он должен их волновать? Для них такого вопроса не существует.

В своем подробном отчете в Philosophical Transactions of the Royal Society of London, который Йоханнес Шмидт опубликовал в 1923 году, он подробно рассказал о своей работе, проводившейся в течение двадцати лет. При этом он нарисовал на карте ту область, по поводу которой с большой степенью достоверности мог утверждать, что именно там размножаются угри и из икринок вылупляются мальки. Эта овальная область практически полностью совпадает с тем, что мы называем Саргассовым морем.

«В осенние месяцы, — писал он в заключительной части своего отчета, — серебристые угри покидают реки и озера, направляясь в море. Когда они покидают пресную воду, то оказываются за пределами нашей возможности наблюдать за ними. Вне зоны видимости человека огромное количество угрей из самых отдаленных точек нашего континента берут курс на юго-запад через океан, как поступали до них их предки в бесчисленных поколениях. Сколько продолжается это путешествие, мы не можем сказать, но мы знаем, к какой цели они стремятся, — к особому месту на западе Атлантики, к северо-востоку и северу от Вест-Индии. Здесь место рождения всех угрей».

Именно поэтому мы сегодня знаем — с почти стопроцентной точностью, — где размножается угорь. Все наши знания в этом вопросе происходят из работы Йоханнеса Шмидта. Однако мы до сих пор не знаем ответа на вопрос «почему». Почему именно там? Какой смысл в этом долгом и утомительном путешествии, в этих многочисленных метаморфозах? Что именно обретают угри в Саргассовом море?

Возможно, Йоханнес Шмидт ответил бы, что это не суть важно. Существование превыше всего. Мир — абсурдное место, полное противоречий и экзистенциальных парадоксов, но лишь тот, у кого есть цель, найдет свой смысл. Можно сказать, что угорь в этом отношении счастливчик.

Как, впрочем, и Йоханнес Шмидт. В 1930 году он удостоился престижной медали имени Дарвина от Лондонского королевского общества. Он выполнил свое предназначение, его история завершилась. Три года спустя он умер от осложнений после гриппа.

Искусство плыть против течения

Ловлей угря мы занимались в основном в июле и августе. Никогда раньше дня солнцестояния. «Смысла нет, — говорил папа. — Слишком светло, угорь не клюет. Нужно дождаться темноты».

Он часто говорил об «угрёвой тьме», когда ночи черные, а угорь наглеет и то ли от жажды приключений, то ли по неосмотрительности своей становится добычей человека.

Само собой, папа понимал ситуацию неправильно. Или просто решил верить в свою собственную правду, поскольку она немного облегчала жизнь.

Существует настоящая «угрёвая тьма», которая наступает в конце лета и продолжается несколько месяцев, когда взрослый угорь начинает миграцию в сторону Саргассова моря и дает заманить себя в рыболовные снасти вдоль побережья. Наша «угрёвая тьма» была иного рода. Она наступала тогда, когда папе давали отпуск и он мог без особых потерь проводить ночи у реки, а не в постели.

Всю свою жизнь отец работал. Сколько я себя помню — и еще немало лет до того, — он укладывал асфальт. Каждое утро он вставал еще до шести, выпивал кофе, съедал бутерброды и около семи уже был на работе. Он входил в бригаду, которая, пользуясь относительной свободой, ездила по заказам и укладывала асфальт, обустраивая новые дороги или ремонтируя старые. Работа была тяжелая, горячая и дымная: кто-то вел большую машину, распределявшую асфальт на подготовленной поверхности, а кому-то приходилось идти сзади, со штыковой или совковой лопатой, в туче смолы и сажи. Работали они сдельно, и каждый шаг, каждый взмах лопатой выражался в заработанных кронах. С семи они трудились до обеда — кофе и бутерброды в бытовке, — а после обеда до четырех часов, если не наваливалось столько работы, что приходилось вкалывать сверхурочно.

В половине пятого он обычно приходил домой, снимал грязную рабочую одежду и валился на кровать, разгоряченный и потный, совершенно измотанный. Можно было зайти к нему в комнату, но он был неразговорчив. «Мне нужно немного отдохнуть». Иногда он даже засыпал, но через полчаса все равно вставал к ужину и проводил остаток дня на ногах.

Работа была не просто заработком — она стала неотъемлемой частью его личности: