— Ой, — как-то глупо вырвалось у Хердис, и она опять чуть не сделала реверанс, но вовремя спохватилась.

Потому что она не могла представить себя живущей в этой комнате. Причин было много, но все они были такие смутные, что она никак не могла уловить их. Нет… ни за что в жизни. Нет!

Отец приехал на автомобиле с покачивающимся на крыше запасным колесом. Хердис стояла у окна и смотрела на него. Он очень изменился. Дородный мужчина в запахнутом пальто. Светлые гамаши.

— Я сама открою! — Она выбежала в переднюю и ждала у дверей, пока он поднимется по лестнице.

Отец неуверенно улыбнулся, увидев ее в дверях.

— Хердис, неужели это ты?..

— Нет, не я! — Уголки рта у нее дрогнули от смеха, который так и не прорвался наружу, ощущение от него было точь-в-точь такое, как от башмаков, надетых не на ту ногу. Под мышкой отец держал нарядный пакет. Хердис почувствовала, что краснеет. Наверное, это была коробка с конфетами.

Отец переложил пакет в левую руку, а правую протянул Хердис.

— Я так рад! — Он погладил ее по щеке и прошел в комнату.

Хердис медленно, беззвучно прикрыла входную дверь, ее глупая улыбка увяла сама собой.

Анна сидела и теребила ленту, которой был завязан пакет.

— Зачем это, Лейф? — Она засмеялась немного принужденно. — Я не обижусь, если ты в один прекрасный день придешь ко мне без подарка.

Отец дожевал сдобный рожок, отхлебнул горячего кофе, потом ответил:

— Ты просила не приносить тебе больше цветов. А радоваться тебе полезно, ты сама знаешь… Я раздобыл эту коробку через судовладельца Грюндт-Свеннсена… Да, Хердис, — сказал он вдруг таким тоном, будто только что вспомнил о ее присутствии. — А как у тебя дела в школе? Я теперь никогда не вижу твоего дневника.

— Спасибо, хорошо.

— В самом деле? Подумать только! А раньше бывало…

— Теперь я учусь гораздо лучше. Ведь я выросла, — сказала Хердис и поперхнулась, подавившись кусочком рожка.

Откашлявшись, она сказала:

— Я только пишу плохо. По-прежнему сажаю кляксы. Ничего не могу поделать…

Отец высосал из зуба крошку и взглянул на часы — модные ручные часы.

— Да, да, — сказал он рассеянно. — Следи, чтобы пенал у тебя всегда был в порядке и хорошие перья… Да, послушай, говорят, будто твой… будто Рашлев собирается переехать в Копенгаген, это правда?

— Не знаю, — пробормотала Хердис, спрятав подбородок в воротник свитера.

— Хм, ну ладно… Но мне хотелось бы, чтобы ты знала: я категорически против того, чтобы они брали тебя с собой в Копенгаген.

— Если они переедут в Копенгаген, я, конечно, тоже поеду с ними, — сказала Хердис, и в голосе ее прозвучали нотки, о существовании которых она даже не подозревала.

Отец задумчиво глядел в потолок.

— Не понимаю, зачем ему это нужно… У него такое солидное дело. Впрочем, меня это не касается.

— Наверно, из-за большевиков, их здесь стало слишком много. И они хотят отобрать у нас последний кусок хлеба.

Отец раскуривал сигару и зажмурил от дыма глаза. Или прятал улыбку? Он выпустил большое облако дыма.

— Может, и большевики, — он криво усмехнулся. — Ограничений-то у нас много. Но всегда дело, конечно, в налоговых преимуществах, которые человек получает, прожив определенное время за границей.

Анна вытащила из пакета коробку конфет.

— Ну, Лейф! Ты меня слишком балуешь.

Хердис смотрела в сторону немного изменившись в лице. Она старательно жевала рожок. Вдруг отец спросил:

— Хердис, скажи, чего тебе больше всего хотелось бы?

Хердис чуть не вздрогнула.

— Мне?.. Но ведь мой день рождения еще не скоро.

— А я так… без всякого повода… Просто я чувствую… Слушай, Хердис… Я твой отец и должен был бы тебя содержать. Но… но получилось иначе. Тебя содержит другой человек. Ладно… — Он пожал плечами. — Но мне кажется, что я имею право показать… э-э… доставить тебе удовольствие. Подарить что-нибудь существенное, что приносило бы тебе радость в твоей дальнейшей жизни. Понимаешь?

Лицо отца залила краска, глаза у него были светлые, ясные и беззащитные. Хердис переплела ноги и одернула и без того хорошо сидевший свитер. Она не знала, куда девать глаза.

— Ну, Хердис, так чего же тебе хочется больше всего?

О, это было ужасно. Потому что ей хотелось бесконечно много вещей. Очень хотелось! Например, граммофонные пластинки с веселыми танцами. Серьезную музыку тоже, но ее подруги не любили серьезной музыки. Лаковые туфли. Шелковое платье. Красивую лампу с розовым абажуром, затянутым кружевом. Красную матроску с синей плиссированной юбкой и синим матросским воротником. А бальное платье! Но чтобы это приносило радость в ее дальнейшей жизни?..

Хердис взглянула на руку Анны, украшенную хорошеньким браслетом с платиновыми часами, усыпанными почти незаметными бриллиантиками.

— Мне больше всего хочется ручные часики, — сказала она нетвердым голосом и почувствовала, что заливается краской.

Отец с задумчивой усмешкой изучал Хердис — глаза у него потеплели и стали гораздо красивее, очертания губ утратили сухую напряженность, ставшую для него характерной в последнее время.

— Ты хорошая и скромная девочка, — тихо сказал он наконец. — Вообще-то ты уже большая и тебе давно полагается носить ручные часы. Да, да… — Он поднялся. — Тут есть о чем подумать. Запомни, Хердис, теперь у твоего отца гораздо больше возможностей, чем… чем у него было раньше.

Он вдруг заторопился.

— Мне очень жаль, Хердис. В другой раз ты обязательно позвони заранее. Понимаешь… меня ждут… От таких встреч зависит очень, очень многое. В оборот пущены десятки тысяч.

Он попросил Анну тоже приехать попозже, там многие с женами, это производит хорошее впечатление.

— Можешь не спешить, но всегда бывает полезно, чтобы между женами также завязались дружеские отношения.

Когда отец ушел, Анна сказала:

— Хердис, возьми, пожалуйста, эти конфеты и съешь на здоровье. Я не могу их есть, в них миндаль. Возьми.

В Хердис происходила жестокая борьба, она чем-то напоминала ту летучую боль, с которой началась испанка.

Следовало бы гордо поднять голову — она видела такое гордое грациозное движение в синематографе, — и она тут же вообразила себя неприступной, ослепительно прекрасной, и титры внизу экрана: «Благодарю вас, но я не стою такой милости».

Волосы упали ей на лицо, она внимательно разглядывала носок ботинка, которым царапала пол.

— Ой, большое спасибо… Это уже слишком…

Ветер гнал по улице песок и замерзший конский навоз. Хердис торопилась, она прыгала на одной ножке по плитам тротуара. Теперь к Матильде. Она шла в гости с коробкой конфет в школьной сумке. Волосы, точно рваный парус, развевались вокруг лица, слабая боль усталости — то ли