«Вот те на! – изумился Александр Николаевич. – И в этом скандале Россия замешалась, да как причудливо! Ну нигде без нас не обойдется!»

Самого фон Флутча поблизости не было – ходили слухи, будто Фридриху настолько осточертели его интриги, что барону отказали от двора и отозвали его приглашение на бал цветов, который должен был стать гвоздем празднества. Впрочем, вряд ли мужчину это могло огорчить, вот если бы женщине отказали – это дело другое.

Все дамы должны были появиться на балу в образах различных цветов, и, очевидно, последние месяцы придворные портнихи занимались только шитьем бальных туалетов. Александр Николаевич, ценитель женской красоты и знаток нарядов, не мог не признать, что зрелище открывается превеликолепнейшее. Больше всего было, конечно, костюмов разнообразнейших роз, и в зале витал густой сладковатый аромат, а общий тон был розово-пурпурный, порой даже черные розы мелькали в толпе. Девицы же все, как на подбор, нарядились в наряды невинных белых лилий, соответственным образом и надушились, а запаха лилий Александр Николаевич терпеть не мог, отчего старался держаться от юных красоток подальше. Однако многие именитые гости пользовались случаем представить русскому императору своих дочерей: на балах за границей он всегда старался держаться без церемоний и часто танцевал с первой попавшейся понравившейся ему девушкой, не заботясь о том, что даже не знал ее имени.

– И что, – почти не разжимая губ, насмешливо шепнула императору его сестра Ольга Николаевна, королева Вюртембергская, наряженная голубым ирисом, – ты нынче не станешь танцевать? Кругом лилии!

– Ну, может, я в этом саду найду какую-нибудь ромашку или незабудку, – усмехнулся он. – А пока я потанцевал бы с фиалкою. – И подал руку жене.

Мария Николаевна была прелестна в темно-лиловом наряде, даже ее обычно слишком светлые, голубые глаза потемнели и тоже казалось загадочного фиалкового цвета. Но, разумеется, ее губы немедленно сложились в печальную улыбку.

– Ах нет, Саша, у меня кружится голова, – вздохнула она. – Этот запах роз доведет меня до обморока!

Александр Николаевич перехватил иронический взгляд сестры, которая никогда не упускала случая подтрунить над невесткой. У Мари постоянно кружилась или болела голова, и она всегда норовила увильнуть от танцев, если их не диктовал протокол. Под теми же предлогами она бы с удовольствием увиливала от исполнения супружеских обязанностей, однако чувство долга было преобладающим в ее натуре, и она помнила, что императорская семья должна быть многочисленной. Но никогда, даже в первые годы их любви, в этом не было той живой, непосредственной страсти, какую всю жизнь искал в женщине Александр Николаевич. Его ли вина в том, что он продолжает ее искать?

Ну, этот тур вальса пришлось пропустить. После отказа женщины предлагать танец другой, пусть и собственной сестре, было неприлично, к тому же ему не хотелось танцевать с Ольгой, которая была плохой танцовщицей. Тонкая, изящная, с чудесным голосом, прекрасная музыкантша – а в танце тяжела и неповоротлива.

Император наблюдал за кружащимися парами с небольшого возвышения, на котором стояли самые почетные гости. Из-за переизбытка красных оттенков чудилось, будто в зале варится томатный суп. Хотя нет, томатный суп не пахнет так сладко: это скорее напоминало варенье из розовых лепестков. Александр Николаевич однажды попробовал его, и оно ему ужасно не понравилось.

«Кажется, у меня тоже начинает болеть и кружиться голова, – уныло подумал он. – Неужели так и не удастся потанцевать с какой-нибудь хорошенькой? Вот с этой незабудкой, например?»

Из мельтешения лиц выплыло, исчезло, снова появилось одно, привлекшее внимание не приклеенной улыбкой или напускной надменностью, а выражением острого, отчаянного возмущения. Александр Николаевич присмотрелся. Девушка танцевала с Адольфом-Людвигом, и его правая рука, вместо того чтобы держать объятие, весьма фривольно шарила по спине, по обнаженным плечам, по талии партнерши, подергивая за незабудковые цветочные гирлянды, украшавшие ее воздушное голубое платье.

Девушка была хорошенькая, темноволосая, темноглазая, миниатюрная и прелестно сложенная. Она, безусловно, заслуживала лучшего партнера, чем этот неотесанный, плохо танцующий и наглый принц. Как она вообще терпит его так долго рядом с собой?

«Почему она не даст ему пощечину?» – возмущенно подумал Александр Николаевич, но тут же спохватился. Здесь не было неименитых гостей, а значит, эта милая девушка – дочь какого-нибудь герцога, вышколенная по части манер не меньше, чем дочь императора. И она будет терпеть все эти унижения, потому что побоится привлечь к себе внимание, скомпрометировать себя. А ведь зловредный мальчишка именно этого и хочет!

А это что такое? Почудилось или действительно что-то блеснуло в пальцах молодого человека?

– Вот пакость! – невольно произнес Александр Николаевич и обратился к сестре: – Ольга, потанцуй со мной!

Ольга Николаевна, при своем крошечном, но до невероятности церемонном Вюртембергском герцогстве давно позабывшая о какой бы то ни было фамильярности, даже семейной, с изумлением воззрилась на брата, однако Александр Николаевич уже подхватил ее и стремительными глиссадами повел через центр зала наискосок, чтобы оказаться на пути Адольфа-Людвига и перепуганной незабудки.

Ему удалось столкнуться с Адольфом-Людвигом, да так сильно, что принц разжал обнимавшие незабудку руки и возмущенно взвизгнул:

– Was zur Hölle?! Was für ein Patzer?[8]

Его визг прорвался сквозь притихшую музыку, и танцующие остановились, в ужасе глядя на баденского бастарда, который осмелился кричать на русского императора.

Александр Николаевич не перенял от своего великого и великолепного отца его знаменитого «взгляда василиска». Взгляд – не трон, по праву старшинства не передается, так что из всех детей государя Николая Павловича этот леденящий душу взор унаследовал отнюдь не сын, а дочь, великая княгиня Мария Николаевна[9], причем по натуре она оказалась отнюдь не холодной и надменной, а весьма пылкой и легкомысленной. Однако и он умел нагнать страх на человека даже покрепче, чем этот мелкий пакостник Адольф-Людвиг. Император уставился на принца немигающим взором, под действием коего так называемый претендент побелел, задрожал и, даже не озаботившись извиниться, кинулся наутек, пригибаясь, расталкивая людей локтями и озираясь с таким ужасом, словно каждую минуту ожидал: вот-вот возникнут стражники, схватят его и повлекут в ужасную русскую тюрьму под названием «Сибирь», откуда он никогда не выберется. Руки его тряслись, пальцы разжались, и Александр Николаевич успел заметить, как из них выпало нечто блестящее, плоское – то ли осколок стекла, то ли обломок лезвия… и тут же было сметено широким дамским подолом.