– Афганцы начали?

– Нет, Акбар, – мы разговелись. И «зеленых» не ждали. Будто план такой был, мол, афганцы не виноваты.

– А смысл? Хотя… Постой. Это, значит, мы по «духам», они по нам – вывод сорван. Да?

– Ну, давай, мысли дальше. Даром, что ли, про Вьетнам вспоминал? Давай, ярлычок извлеки. Он тут к месту будет.

– Марионеточная армия? Ты это хотел услышать? Там америкосы Сайгон за нитки дергали. А здесь?

– А здесь театр абсурда: Кабул – Москву. А той – приказ отдать, что два пальца обоссать. Кто такой Громов для Политбюро? Ты думаешь, они его знают вообще? Или в расчет берут? Короче, готовились на двадцать четвертое – ударили на сутки раньше. Без афганцев обошлись. Хотя они тоже на подступах оторвались, разнесли десяток кишлаков в пыль.

– Зимой, – задумчиво сказал Аллахвердиев, – было это уже… Молитесь, чтобы бегство ваше не случилось зимой…

– Случилось! Как осатанели все. Что ни кишлачок – бей, там банда засела. Сначала артналет, потом авиация пошла. И чем уж они там ровняли – ума не приложу. Горы тряслись. Новое что-то изобрели?

– Хорошо забытое старое. Бомбы есть по три-пять тонн. Но это в Союзе.

– А ты думаешь, откуда авиация пошла? Мары, Кокайты, Фергана.

– Наши работали? Ну, вещали, листовки там, ультиматумы?

– Акбар, клянусь, не добивай меня! Нас-то в хорошее время никто не слышал, а тут… Да и ведь били местами, за перевалы, за полста километров в глубину. Какие там банды? Натянули палатки, мол, выходите, спасайтесь, честные афганцы, будем бомбить ваши жилища. Это они-то с детьми, в мороз в наши приемные пункты должны были бежать? С пожитками по сугробам? Ты бы побежал к немцам, спасаясь от артналета по наступающим частям Красной Армии? Или у афганца не та совесть?

– Значит, не сработало?

– Еще как, – Джума потянулся за бутылкой. – Век буду помнить, как сработало. Отбомбили, отстреляли, а через часа три поползли крестьяне, с трупами на руках. И стали их выкладывать вдоль дороги. Нате, друзья, смотрите. И не было там мужиков в силе – старики, женщины и дети. Погоди, икнется это зрелище. И «Тайфун» этот отрыгнется. Сволота политическая придумала оправдание. Дескать, это моджахеды прикрылись населением как живым щитом. И тут же для дураков, мол, шестьсот мятежников уничтожено. Кто туда, в кишлаки, под обстрелом спускался и считал? Нет, если по количеству трупов, то не шестьсот, а в шесть раз больше.

Выпили, и повисло угнетенное молчание. Опять выручили соседи – ревнули динамики: «Если хочешь есть варенье, не лови едалом мух». Джума запустил в стенку стаканом, а потом замолотил гранатой. Помогло, первый «Каскад» запел потише.

– Миша, не хочешь, не можешь – не отвечай. Куда собрались? Кто этот, твой прапор, Мусий, все эти люди в модуле?

– Сборная команда. А задача…

Картонная дверь приотворилась одновременно с коротким стуком. «Горшенев… Михаил, зайди ко мне. Гармошку захвати». Гнусоватый, стандартно-начальственный голос, вполне дотягивал до подполковника. Но никак не выше. Джума поморщился, изобразил международный жест «от винта» и бормотнул: «Отдыхай. Это надолго». Толстую «гармошку», особым образом сложенную карту, Джума извлек из обшарпанного железного ящика, заменявшего сейф. Изобразив полное безразличие, Акбар бросил: «Пятисотка?» Утвердительный кивок Джумы и толщина «гармошки» позволяли предположить, что путь предстоял неблизкий.

Сняв китель и отстегнув галстук, Аллахвердиев растянулся на койке Мусия. Расслабился, закрыл глаза. Но средь бела дня въехать в «страну дураков» вот так просто не удалось. Пришлось залпом влить в себя еще полстакана теплой водки, закурить. И мысли пришли в соответствие с текущим моментом.

Размышлять никогда не пошло. Даже после трехсот граммов, с сигаретой и лежа на чужой кровати в пыльных ботинках. Правда, матрас в ногах Акбар подвернул. Получился очень удобный валик. «Чем ты, земля Афганистана, искупишь слезы матерей» вновь грянуло за стенкой. Аллахвердиев криво усмехнулся: в оригинале строка звучала так: «Чем ты, великая держава, искупишь…». Автор, Игорь Морозов, был офицером КГБ и, конечно, мог петь именно так в узком кругу ограниченных лиц, но не более. На кассете слезы советских матерей предлагали искупать Афгану. Интересные люди! А слезы афганских матерей, соответственно, СССР? «Одни я в мире подсмотрел святые искренние слезы. То слезы бедных матерей». Черт, сдает память! Автора не вспомню. Некрасов?

Как там? Посеявший ветер пожнет бурю? На хер эти прописные истины! Они врут. Ветер посеяли афганцы. А бурю?

А-а, мать его, незваный гость хуже или лучше татарина?! Сам себя уел? Жали все, кто и не сеял. Кровавая жатва…

Двадцать пятого декабря в «шурави» еще не стреляли. И двадцать шестого тоже. Но счет погибших при выполнении интернационального долга уже шел на десятки душ. Вечером двадцать пятого воткнулся в гору самолет. Большой, военно-транспортный, «Ил-76». Кто говорил, что там было шестьдесят десантников, кто – сорок. И на севере в эти же дни погибло в автокатастрофах еще полтора десятка резервистов.

Двадцать седьмого все ринулись на Тадж-бек. Свергать Амина. Точнее, убивать. Именно так сказал капитан Рухулла. «Кармаль умолял убить Амина. Он его боялся. Живой Амин мешал революции. Это как ваш Троцкий и Берия в одном лице. Только не пойму: ваши коммандос убили тогда, в Кабуле, сотни три солдат из батальона охраны. Зачем?» Рухуллу при Амине не успели расстрелять в Пули-Чархи. Учился Рухулла в Москве, и сдала его Амину Москва. Она тогда особо не лезла в дела Амина и даже признала его легитимность, и не только официальным поздравлением. Разговор этот состоялся в интересное время. Была объявлена политика национального примирения с моджахедами, и у истинных афганских революционеров голова совершила ряд дополнительных оборотов. Потому и разговорились…

– А не ты ли мне рассказывал, что ваши сделали потом с дочерями Амина? С офицерами из «Халька»? Напомнить? – съязвил тогда Акбар.

Не то… Ведь не собирались воевать? Если бы шла речь о войне: лучше и не входить. Понятно, что авантюра. А Нахрин? Не афганцы ли подтолкнули на карательную экспедицию против взбунтовавшегося артполка? А наши, пока дошли до Нахрина, уничтожили человек триста «мятежников», да в самом полку еще сотню сарбозов. Одно радует: свои потери – два «двухсотых», два – «трехсотых». Выходит, продержались без войны с афганцами ровно до Рождества Христова, с двадцать седьмого декабря 1979-го по девятое января 1980-го. Небось, теперь в Нахрине тоже отмечают «кровавое воскресенье». Только это, кажется, был будний день…

Потом покатило: Баглан, Кунар, Файзабад, Талукан, Гильменд и далее везде. Только вот потери странно увеличились. Вроде бы учились воевать? Выходит, не только мы учились.

Аллахвердиеву было известно примерное число погибших по годам. Эти и другие любопытные данные оседали в Политуправлении округа, содержались в секретных отчетах, материалах военно-научных конференций. Поэтому не было сомнений – не «тринадцать тысяч триста» полегло в Афганистане, а больше, поскольку, в среднем, в день погибало по семь человек. К тридцати тысячам ползла скорбная бухгалтерия. Вот, скажем, скончался в медсанбате, в госпитале воин или через год после того, как комиссовали по ранению? Его как считать: погибшим в Афганистане? Ну, тогда все тридцать и получается. А если только на поле боя, во время «операции», тогда, конечно, и тринадцать тысяч сойдет.