В те редкие моменты, когда в голове проясняется, мне кажется, что я действительно схожу с ума. Впрочем, случается это не так часто. Сознание затуманено приемом таблеток.

— Каргилова! Пойдем… Сегодня твоя очередь убираться. Твои — палаты по правую руку.

Персонала в психоневрологическом диспансере не хватает. Поэтому руководство привлекает к работе наиболее тихих пациентов. Из отделения реабилитации. Я послушно плетусь за санитаркой. Отделение, в которое мы направляемся, можно найти по запаху. Немытых человеческих тел и испражнений. Здесь содержатся самые агрессивные и буйные.

Мне под ноги шлепается замусоленная половая тряпка. А вот воду в ведро я набираю сама. Воняет так, что невозможно дышать. Прячу нос в воротнике казённой кофты. И первым делом, войдя в палату, распахиваю окно. Удивительно, но здесь оно открывается! Стою, не в силах надышаться. И только потом поворачиваюсь к скрюченному мальчишке на койке.

— Ты?! — оглядываюсь на дверь, чтобы убедиться, что за нами никто не подглядывает в небольшое окошко на ней. Подхожу ближе. Парень смотрит на меня колючими глазами загнанного животного. Злыми, дикими, полными ненависти… Привычным жестом укладываю руку ему на голову, осторожно, ни капельки не боясь, веду пальцами. И улыбаюсь.

— Привет! Ну, вот мы и снова встретились. В не самых лучших обстоятельствах, да? — в коридоре слышится металлический звон, кто-то тарахтит ведрами. В любой момент нас могут прервать, и я не успею сказать главного. — Послушай, — тороплюсь я, обхватив его щеки ладонями, — ты должен запомнить, что я скажу! Если хочешь отсюда выбраться — не вздумай буянить. Слышишь? Для буйных выхода нет. В лучшем случае они превратят тебя в овощ своими таблетками. В худшем… В общем, ты меня понял? Пожалуйста, скажи, что понял… — умоляю я.

Он ничего не говорит. Молчит… А потом зажмуривается, тычась лицом мне в руку.

— Вот и хорошо… Вот и славно. Я сейчас уберусь. Станет получше.

Где-то звенит будильник. Я резко сажусь на кровати. Не так-то просто сходу понять, где заканчивается мой сон и начинается реальность. Несколько долгих секунд я просто сижу, жадно хватая ртом воздух. После встаю и шлепаю в кухню. Во рту сухо. На щеках — слезы. В последнее время тот мальчик снится мне все реже. Я уже почти забыла, как он выглядит. А в этот раз мальчик предстает передо мной и вовсе в образе Исы. Черте что! Черте что…

Наливаю воды в стакан и выхожу прочь из дома. Мне нужно убедиться, что я свободна! Что я могу идти на все четыре стороны. И что меня не остановят замки и двери. Подставляю лицо прохладному ветру, налетевшему с гор. Ежусь в его прохладных объятьях. Под ногами с хрустом ломаются сучья. Я дохожу до обрывистого края. Вглядываюсь в раскинувшуюся под ногами бездну. На самом деле выступ не слишком высок. Но внизу острые камни, и если прыгнуть с разбега…

— Сана!

Я даже не вздрагиваю. Правда, медлю пару секунд, прежде чем обернуться.

— Что-то ты сегодня рано, Акай, — улыбаюсь я, шагая прямо в его объятья.

— Не спалось. Тебе, как я посмотрю, тоже.

Он скользит черным внимательным взглядом вверх-вниз по моему лицу. Выискивая какие-то признаки надвигающейся депрессии? Наверняка. Он очень и очень заботлив. Каждый раз действует на опережение. Еще бы… Кому хочется, чтобы его любимая игрушка сломалась?

— Я немного волнуюсь перед встречей с Богданом.

Акай поджимает губы.

— Ты можешь туда не ехать. Он один черт ничего не поймет.

— Сегодня четверг, — пожимаю плечами. — Я всегда его навещаю по вторникам и четвергам. Или мне теперь нельзя этого делать?

Акай сощуривается. Его монгольские глаза превращаются в две узкие-узкие щелочки.

— Ты же знаешь, что вольна делать все, что угодно!

— Ну, тогда о чем наш разговор? — я улыбаюсь ласковой кошечкой. — Давай лучше что-нибудь приготовим на завтрак. Чего бы ты хотел?

— А ты не знаешь? — он тоже добавляет легкости в наш разговор. Касается пальцами подбородка, настойчивым движением запрокидывая мою голову. А когда наши глаза встречаются, соскальзывает на шею и дальше… вниз. Ловит сосок, зажимает его между пальцев и легонько оттягивает.

И ведь я уже привыкла. Ко всему. Я смирилась. Но почему-то в этот раз… Не могу. Кажется, если он на меня взберется — я просто сдохну. Господи, ну почему он не переключится? Почему не найдет себе новую жертву? Юную и невинную. Из тех, что ему по вкусу больше всех остальных.

И что потом? Сломает жизнь еще и ей? — не вовремя просыпается голос совести. Это, сука, даже смешно. Почему я думаю о других? А обо мне? Обо мне кто подумает?

— Знаю. Но перед этим тоже не мешает подкрепиться.

Переплетаю свои пальцы с его и тяну за собой к дому. В моих хоромах Акай чувствует себя полноправным хозяином. Он с уверенностью открывает шкафчики, достает продукты и необходимую для их приготовления посуду. Акай придерживается мнения, что готовить должен мужчина. А я гожусь лишь на подсобные работы. Вроде очистки овощей.

— Будешь кофе?

— Лучше завари чайку.

Я достаю коробку с заготовленным баданом. Обдаю заварник кипятком. Засыпаю несколько ложек заварки. А когда Акай отворачивается к плите, быстро добавляю еще кое-какие травки…

Мы завтракаем. Он пьет чай… Я — свой единственный за день кофе. К счастью, то ли мое снадобье оказывается сильнее, чем я могу надеяться, либо Акай и сам не слишком настроен, но в этот раз у нас обходится без секса.

Поправляю волосы перед зеркалом и тянусь к ключам.

— Я тебя отвезу.

— Только отвезешь? Или, может, в кои веки проведаешь сына?

Я не знаю, какой черт дергает меня за язык. Богдан — личное поражение Акая. Разочарование всей его жизни. Встреч с ним тот избегает, как огня. Будто боится, что его болезни заразные. Хотя ни ДЦП, ни глубокая степень аутизма моего мальчика к такому роду заболеваниям не относятся.

На самом деле это ужасно… Ужасно, что наш ребенок — моя единственная возможность напомнить его отцу, что он не всесилен.

Я не знаю, какой черт дергает меня за язык. Богдан — личное поражение Акая. Разочарование всей его жизни. Встреч с ним тот избегает, как огня. Будто боится, что его болезни заразные. Хотя ни ДЦП, ни глубокая степень аутизма моего мальчика к такому роду заболеваниям не относятся.

На самом деле это ужасно… Ужасно, что наш ребенок — моя единственная возможность напомнить его отцу, что он не всесилен.

Акай дергает меня за руку. Легонько так. Чтобы не причинить боли. Он никогда не применяет ко мне силу. И очень этим гордится. Сгребает рассыпавшиеся по спине волосы, собирает их в хвост и так же не больно оттягивает те книзу.

— Конечно. Раз ты так этого хочешь.

В ПНД1 всех женщин обычно стригут под машинку. Меня подстричь не успевают. Потом довольно долго меня будет преследовать мысль о том, какой была бы моя жизнь, не поломайся та чертова машинка? Вдруг он бы не обратил внимания на меня, такую же, как и все, лысую? Но следом за этим я думаю, как бы жила, если бы он прошел мимо… На тот момент мне было всего восемнадцать. Как бы сложилась моя жизнь? Вряд ли хуже.