Он кусает ее ухо и, стянув вниз полотенце, мнет высокую упругую грудь.

— Это и так все знают. Акай, ну, пожалуйста, давай дома… Я тебя прошу.

— Конечно-конечно. Ты только немножечко меня приласкаешь… И все. Ну, давай же. Возьми его. Помоги…

Каждое его слово в моей голове — взрывом. Я не могу на это смотреть. Я не могу уйти. Я боюсь, что ворвусь туда и…

Акай отступает на шаг. Разворачивает Сану к себе лицом. И укладывает ее ладонь на свой не эрегированный член. Может, возраст берет свое. Или так действует алкоголь. Но ничего не происходит, сколько бы она его ни ласкала. Все без толку. Сколько так проходит времени? Понятия не имею. Я застываю в безвременье, парализованный то ли смертельной болью, то ли такой же яростью. Я не понимаю, где заканчивается одно и начинается другое. Реальность вгрызается в меня голодной псиной. Каждый жест Саны, каждое движение — высекаются на подкорке.

На его месте должен быть я.

— Все! Хватит… — Акай обхватывает глотку Саны лапищей. — Думаешь, я не понял, что ты меня опоила? За дурака меня держишь? Или думаешь, это тебя спасет? Так я тебя как угодно трахну… Куда угодно. Знаешь, сколько есть вариантов? Знаешь… — трясет ее с силой и сжимает, сжимает пальцы…

Я отмираю в один момент. Несусь к входу. Толкаю дверь и укладываю Акая в одно касание. Он даже понять ничего толком не успевает. Неуклюже заваливается на Сану и стекает по ней на пол.

И вот тогда я фактически впервые вижу ее глаза. Стеклянные глаза куклы. Мне становится просто до жути страшно. Впервые настолько страшно. Страшно за неё…

— Ну, и какого черта ты творишь? Он же тебя за это убьет, знаешь? — она жутковато улыбается. Голая. С натертыми его стараньями сосками.

Я судорожно соображаю, как быть. Пожалеть? Она не простит. А если нет, то что тогда? Отыгрывать равнодушие? Но как, если у меня внутри… будто струны лопаются. И все звенит… звенит! Расходится по телу вибрацией.

И как никогда прежде хочется убивать.

— Акай ничего не узнает. Скажешь, что его развезло в бане, и все дела. Помнить он ничего не будет, — уверенно, насколько это возможно, говорю я и протягиваю ей полотенце, чтобы прикрылась. — Давай, одевайся. Позовешь мужиков. Они его дотащат до койки в конторе. Сана! Ты меня слышишь?

— Да… Да, конечно.

— Продержишься, девочка? Сможешь? — вырывается прежде, чем я успеваю осознать, что ляпнул. Сана каменеет.

— Никогда… Никогда, слышишь, не смей звать меня так. — Ее голос тих, но звучащая в нем ненависть просто сбивает с ног. Я телесно ее осязаю. Эту лютую ненависть…

— Не буду. Обещаю. Когда ты станешь моей, я придумаю что-то получше. А сейчас одевайся, пожалуйста. Пока нас не застукали.

Сана

Не знаю, сработает ли план Исы, но другого у меня нет. Собрав в кулак волю, я возвращаюсь к столам и прошу мужиков помочь мне дотащить до койки якобы упившегося Акая. Те веселятся — не часто им доводится видеть его в таком состоянии. Пыхтят, чертыхаются, спотыкаясь в темноте, но все же дотаскивают дорогого гостя до конторы.

— Ну, и здоров же, медведь! Это ж надо…

— Степаныч, неси одеяло с подушкой. Чистого белья нет! — будто оправдывается молодой парень из числа еще незнакомых мне сотрудников заповедника. Пару минут спустя мне вручают сбившуюся в ком подушку и старый, побитый молью шерстяной плед. Как сквозь сон, я заботливо помогаю Акаю устроиться поудобнее.

Мне что-то говорят. Я что-то отвечаю. И, кажется, даже смеюсь, отыгрывая свою роль. Откуда на это берутся силы — не знаю. Впрочем, очень скоро и они заканчиваются. Как добираюсь домой — не помню.

Шаркая ногами по полу, бреду в кухню. В темноте натыкаюсь на стул. Сползаю по нему на пол. Утыкаюсь горячим лбом в мягкое сиденье и, больше не сдерживаясь, громко всхлипываю. Всхлип тут же перерастает в плач, плач — в вой. Я задыхаюсь и хриплю в страшной агонии. К черту! Меня все равно никто не услышит.

Не знаю, какие связи приходится задействовать Акаю, чтобы ко мне допустили независимых специалистов, но те наезжают в наш ПНД целой делегацией. А еще через несколько дней меня навещает и он сам.

Акай ждет меня в маленькой обшарпанной комнатке для свиданий, которая на фоне его фигуры в темном костюме кажется совсем убогой. Вот уже неделя, как мне отменили все назначенные препараты. Туман в голове медленно, но верно рассеивается. И мне, наверное, следует этому радоваться, но… Я, пожалуй, впервые в полной мере осознаю, что же со мной случилось. А потому не испытываю ничего, кроме дикого ужаса, преследующего меня по пятам, куда бы я ни направилась.

Я до жути боюсь, что останусь здесь навсегда.

— Сана? Привет. Ты меня узнала?

— Конечно, — я облизываю пересохшие губы и отвожу взгляд. Врачи и медсестры почему-то не любят, когда мы на них смотрим прямо.

— Эй… Ты чего? Испугалась?

Акай касается пальцами подбородка, запрокидывая мою голову. Наши глаза встречаются. Он — настоящий медведь. Огромный. Заматеревший. От его крупной фигуры волнами исходит тепло. И сила. Бесконечная сила. К которой я, слабая, невольно тянусь каждой своей истерзанной клеточкой.

— Не знаю… — качаю головой. — А вы правда ко мне приехали?

— Да. — Он смещает ладонь ко мне на затылок и нежно проводит по щеке большим пальцем. Я зажмуриваюсь. Это первое ласковое касание за долгое-долгое время. Может, даже за всю мою жизнь… Первое.

— А зачем? — недоумеваю я.

— Зачем? Да вот… Хотел кое-что с тобой обсудить.

— Что именно? — свожу брови.

Я, конечно, наивна, но, тем не менее, один черт не понимаю, что нам с ним обсуждать? Какие общие темы могут быть у меня с этим взрослым и наверняка влиятельным мужчиной?

— Скажи, ты хочешь отсюда выбраться?

Киваю. Снова лижу губы, непривычно взволнованная его как будто тлеющим взглядом. Сглатываю.

— Больше всего на свете. — Встаю на цыпочки, он удивленно вскидывает брови, но вовремя поняв, чего я хочу, наклоняется, и шепчу ему прямо в ухо: — Здесь мне не выжить. Понимаете?

— Понимаю. И поэтому хочу тебе помочь.

Запрещаю себе радоваться фальстартом. Но как тут запретишь? Когда все внутри, будто в предвкушении чуда, трепещет?

— Правда? — мои глаза делаются большими-большими.

— Конечно, разве я могу допустить, чтобы такая изумительная красота увяла здесь? — его палец надавливает на мои губы, зрачки расширяются и будто закручивают меня в свою бездонную прорву. Смущенная, абсолютно дезориентированная происходящим, я принимаю его пальцы в рот, да так и застываю, не зная, что с этим всем делать дальше. Очень скоро потом Акай меня научит. А тогда… — Ты же понимаешь, чего я от тебя хочу, м-м-м?