– Что, расхотелось на юг?

И снова взрыв смеха. А потом, без всякого перехода, Гиеныч скомандовал:

– Ну-ка пошли, пора встречать Кабана.

О Гиеныче много чего можно было бы сказать. Непростая личность. Начать с того, что он обожал розыгрыши. Он разыгрывал всех подряд и при любых обстоятельствах, и не всегда эти розыгрыши отличались хорошим вкусом. Да ещё его леденящий душу смех… Однако никто на него не обижался. Наоборот, его все любили. То есть более популярной личности свет не видал! Гиеныча это, кстати, сердило, он предпочёл бы, чтоб его считали лютым зверем, настоящим хищником.

– С моей-то рожей имею же я право хоть на такую элементарную вежливость!

Вот только был-то он добрый. Неисправимо добрый. Едва услышав рыдания Пса, он тут же решил взять его под свою опеку. Он попросту не мог не помочь, не восстать против несправедливости, не постараться понять любого и каждого… Натура такая, как говорится.

– Что-то вроде врождённого порока: не могу кусаться, хоть убей!

Так он говорил со смущённой улыбкой, обнажавшей устрашающие клыки, пожелтевшие и немного стёртые, потому что он был не так уж молод.

– Но если, например, кто-нибудь нападёт на Кабана, ты станешь его защищать? – спросил как-то Пёс.

Гиеныч вдруг изменился в лице, и Пса пробрала дрожь, как в ночь их первой встречи.

– Кабан – это Кабан. Пусть только кто попробует…

И добавил уже с обычной своей улыбкой:

– Друзей моих трогать никому не посоветую.

Кабан был проводником или машинистом – в общем, железнодорожником. Работал на поездах.

В эту ночь, увидев двух собак, встречающих его у двенадцатичасового поезда, он отнёсся к этому очень просто:

– Здорово, Гиеныч. Дружка привёл? Ишь ты, славный какой. Ещё одна творческая удача природы!

Гиеныч покатился со смеху, и скоро все трое были уже у Кабана.

В самом деле, когда Кабан снял фуражку, внешность у него оказалась совершенно кабанья: массивная башка, заросшая тёмной щетиной, такой жёсткой, что пятернёй не продерёшь, и такие же щетинистые брови. К тому же здоровенный и вида довольно устрашающего. («Когда мы с ним едем в метро, – говорил Гиеныч, – вагон пустеет».) В квартире у Кабана был форменный бардак, а стены сплошь в картинах, и повсюду деревянные фигурки, которые Кабан вырезал, коротая долгие железнодорожные перегоны. Некоторые из этих произведений изображали Гиеныча собственной персоной. Но Гиеныча очень красивого, такого, каким он был бы в действительности, если б действительность не оплошала. Особенно бросалось в глаза в работах Кабана то, как ему удавалось передать мудрость Гиеныча, его отвагу, беззаботность, его страсть к розыгрышам, а за всем этим – серьёзную суть его характера, какую-то даже грусть, но очень сокровенную, которую невозможно разглядеть простым глазом или запечатлеть на фотографии. И похож. Правда, очень похож!

Вот и Пёс сразу узнал Гиеныча и на стенах, и на каминной полке.

– Слушай, да это же ты! А как это получается, что ты здесь такой красивый?

– Взгляд любви… – скромно потупившись, пояснил Гиеныч.

Так Пёс без лишних слов водворился у Гиеныча и Кабана. Да, именно у обоих, потому что и вправду нельзя было сказать, что квартира принадлежит одному Кабану. У Гиеныча были здесь точно такие же права, как у его хозяина (но он никогда не говорил «хозяин», только «друг»), и запретных мест для него не было. Однако он своими правами не злоупотреблял.

– На кровать к нему я не лезу – сам понимаешь, мы оба такие здоровые, тесно было бы.

Через два дня на третий Гиеныч и Пёс провожали Кабана на Лионский вокзал. Иногда утром, иногда вечером. А потом отправлялись шататься по Парижу.

Нагулявшись, они возвращались в квартиру Кабана. Гиеныч умел открывать двери, что для собаки уже немало. Но он умел ещё и закрывать их за собой, а это уже высший пилотаж.

– Это всё такие штуки, которым надо научиться, если хочешь быть свободной собакой: закрывать дверь, вытирать лапы, пить из-под крана…

– Но кто же тебя научил всем этим штукам? – спросил Пёс.

– Кабан, кто же ещё!

Пёс не мог понять, как это Кабан, который был хозяином Гиеныча, сам же и учил его быть свободной собакой.

– Он мне не хозяин, – в сотый раз повторял Гиеныч, – он мне друг!

– А какая разница между хозяином и другом? – спрашивал Пёс.

Гиеныч терпеливо объяснял.

Он научил его всему. Всему, чему не успела научить Чёрная Морда. Чему, возможно, научил бы Лохматый, если бы они встретились не в приёмнике.

– Но ты и так уже многому научился у этих двоих, – уважительно признавал Гиеныч. – Благодаря Чёрной Морде ты читаешь запахи как никто, ты с ходу засекаешь лучшие куски, и уж тебе-то не грозит опасность попасть под машину! А твой друг в приёмнике – разве не получил ты от него урока мужества и дружбы? А ведь эти два качества – гордость всего нашего собачьего рода! Нет, в самом деле, очень, очень достойные люди! Тебе повезло, что ты их встретил.

Да. А теперь Гиеныч учил его всему остальному. Он рассказывал о людях. О людях и собаках. Об их отношениях друг с другом.

– Если, например, человек хочет тебя ударить, что ты сделаешь?

– Нападу первым! – отвечал Пёс, ощетиниваясь.

– Дурачок! Тебе и муху не напугать!

– Неправда! – возражал Пёс. – Там, на Юге, я напугал большую толстую блондинку!

– Знаю, ты рассказывал. Да ведь это потому, что она была близорукая; она приняла тебя за крысу. Люди ужасно боятся крыс.

– Ну ладно… Так что я должен делать, если человек хочет меня ударить?

– Садишься, делаешь самую идиотскую морду и смотришь на него, склонив голову набок, одно ухо свесив, другое поставив торчком.

– И что тогда?

– Тогда он тает, очень просто, делается кротким, как ягнёнок. Действует безотказно, даже на самых злющих.

Неожиданно Гиеныч впадал в задумчивость.

– Я хочу сказать тебе одну вещь, Пёс, очень важную вещь.

Весь его лоб собирался складками, так напряжённо он думал.

– Ну?

– Вот видишь ли… При такой страхолюдной внешности, как у нас с тобой, остаётся только один выход: обольщение.

– А что такое «обольщение»?

Голова Гиеныча совсем скрывалась под морщинами.

– Надо уметь сделать так, чтобы тебя захотели.

– А как это делается?