Мистер Колдуэлл бросает на нее гневный взгляд, захлебываясь от возмущения.

– Ничего с Эмельдой не стрясется, вдова Колдуэлл! – рявкает он, переводя взгляд на меня, и снова дергает вожжи.

– Мне не нужно ваших денег, мистер Колдуэлл, – говорю я. Мне и правда не нужно. Я просто не хочу, чтобы он кричал на мулов. – Я помогу вам переплыть. Отпустите поводья и держитесь за козлы. И с миссис Колдуэлл ничего не случится, пусть сидит с вами.

Наоми бросает на меня взгляд, который я не могу расшифровать, одновременно любопытный и осторожный, как будто она силится понять, кто я такой и какое место занимаю. Она уже смотрела на меня так. Я снова хватаюсь за упряжь мулов, и на этот раз Колдуэлл не спорит, только поджимает губы и ослабляет поводья. Я без особого труда заманиваю мулов в реку, показывая, что мне от них нужно, и очень скоро и фургон, и животные, и их владельцы оказываются на противоположном берегу. Мистер Колдуэлл не благодарит меня, зато Эмельда принимает мою помощь и спускается с повозки, вцепившись в мою руку.

Пятьдесят фургонов и более двух сотен путешественников благополучно переправляются через Биг-Блю и, несмотря на усталость и промокшую одежду, начинают разбивать лагерь на другой стороне. Мы не единственные, кто встал на ночлег у реки, и далеко не последние. К ночи по берегам вспыхивают яркие точки костров, словно угольки в чернильной темноте. Каждый караван строит собственный круг и выставляет дозорных, чтобы следить за скотом, хотя уже начинается ругань из-за разбредающихся животных и чьих-то попыток их присвоить. Канзы, которые днем работали на переправе, заявляются в наш лагерь и требуют еды. Переселенцы спешат их накормить. Наслушавшись историй о нападениях кровожадных индейцев, они охотно делятся припасами. Канзы поглядывают на меня с подозрением, не понимая, кто я такой.

– Вы не похожи на них.

Наоми Мэй вручает мне миску с чем-то, что пахнет солониной и земляными каштанами. Может, я случайно произнес свою последнюю мысль вслух? Я настолько удивлен, что принимаю угощение из ее рук, хотя уже ужинал. Мне выпало первым стоять в дозоре, но травы много, и животные не пытаются отойти далеко от фургонов.

– На кого? – бормочу я.

– На всех индейцев, которых я видела.

Она пожимает плечами.

– И много вы видели индейцев?

Наоми не опускает взгляд, хотя я и пытаюсь ее смутить. Все по-честному. Она ведь тоже меня смущает.

– Несколько.

– Ну… есть много разных племен.

Я кладу в рот полную ложку жаркого. Оно оказывается довольно вкусным, так что я продолжаю есть, надеясь поскорее закончить, чтобы она забрала миску с ложкой и ушла.

– А вы из какого племени? – тихо спрашивает она, и я вздыхаю.

– Я вырос не в племени, – не выдерживаю я.

– Но вы не похожи на белых мужчин, которых я знаю.

– Неужели?

– Да. Вы очень аккуратный и чистоплотный.

Я фыркаю:

– Меня воспитала дотошная белая женщина. У всякой вещи было свое место. Даже у меня.

Наоми окидывает взглядом мое умытое лицо и закатанные рукава. Одежда у меня чистая, насколько это возможно, как и волосы. Я знаю, как заштопать там, где протерлось, и починить то, что порвалось, так что дырок на моих вещах не отыскать. Наоми расправляет юбку, как будто стыдится собственного внешнего вида. И зря. У нее три платья: розовое, голубое и желтое, все домотканые и незатейливые, но ей они идут.

– И где ваше место, мистер Лоури? – говорит она. От того, как напряженно звучит ее голос, у меня в груди все сжимается.

– Мэм? – переспрашиваю я, не сразу сообразив, о чем речь.

– Вы сказали, что у всякой вещи свое место.

– Сейчас мое место рядом с мулами, миссис Колдуэлл. – Я приподнимаю шляпу и обхожу Наоми, вручив ей пустую миску. Она увязывается следом.

– Я бы предпочла, чтобы вы называли меня мисс Мэй, если уж не Наоми.

– А где мистер Колдуэлл?

– Который из них?

– Тот, который сделал вас миссис, мэм.

Мой голос звучит натянуто, и мне становится неловко. Я знаю, что она вдова, но мне неизвестны обстоятельства, при которых она ею стала. Давно ли она вдова? Долго ли была замужем? Я хочу знать, но боюсь спросить. И не желаю привлекать лишнее внимание ни к себе, ни к ней, ни к тому, что мы проводим время вместе. Опять. Я прибавляю шагу. Она не отстает. Я скрываюсь за тополем, возле которого привязал Даму, в надежде ускользнуть, но Наоми в упорстве не уступает Уэббу.

– Я стала миссис, когда вышла за Дэниэла Колдуэлла. Но он умер. И я недолго носила эту фамилию. Так и не успела привыкнуть. Так что иногда я забываюсь и называю… не ту фамилию, – объясняет она. – Если будете называть меня миссис Колдуэлл, я подумаю, что вы обращаетесь к Эмельде.

Она останавливается рядом со мной и протягивает руку к Даме. Лошадь приветствует ее, ткнувшись носом в ладонь, и тихонько фыркает.

– Аака'а, – тихо ругаюсь я.

– Вы часто это повторяете. Что это значит? – спрашивает Наоми.

– Да ничего особенно не значит.

– Вы говорите так, когда вздыхаете.

– Такое уж это слово.

Чаще всего я даже не замечаю, как произношу его. Это слово из моих самых ранних воспоминаний. Моя мать шептала его, выражая усталость или удивление. Междометие, не означающее ничего и в то же время означающее все сразу.

– Мне нравится.

– Мэм, из-за вас у меня будут неприятности, – бормочу я себе под нос.

– Почему?

– Возвращайтесь к себе в фургон. Я стою на часах. И я не хочу, чтобы вас застали со мной.

– Мистер Лоури, вокруг нас с дюжину костров, крикни – услышат. И в простой беседе нет ничего неподобающего.

Я отступаю от нее на несколько шагов, увеличивая расстояние между нами, помня о том, что сказал Эбботт: «Она не для тебя, сынок».

– У всякой вещи свое место, – возражаю я, и мой голос звучит твердо.

– Я вас оскорбила.

– Неправда.

– Я не хотела вас обижать, когда сказала, что вы не похожи на других индейцев. Я просто хотела понять вас.

– Зачем?

– Вы ведете себя как белый. И говорите как белый… в большинстве случаев. И все же вы не белый.

– Я белый.

Я настолько же белый, насколько белы пауни.

– Правда? – удивляется Наоми. – Вы сказали, что вас воспитала белая женщина. Это была ваша мать?

– Да, – говорю я.

Дженни заменила мне мать во всех смыслах этого слова, а пускаться в объяснения я не желаю. Но когда Наоми поднимает на меня свои лучистые глаза, наклонив голову набок и терпеливо наблюдая, я почему-то делаю именно то, чего делать не собирался.