Вот еще десяток, еще два десятка человек вытолкали на улицу. Вдоль шеренг оставшихся в бараке пленных неторопливо прошелся немецкий офицер. Он держал в руке, обтянутой черной кожаной перчаткой, упругий прут. Постукивая им себя по ноге, он шел, мельком осматривая русских, опускавших при его приближении головы. Дойдя до середины барака, он остановился возле четверых пленных, на которых поверх военной формы были надеты черные комбинезоны. Он поднял прут и отогнул воротник комбинезона молодого высокого пленного с русыми волосами. На петлицах стали видны лейтенантские кубики и танковые эмблемы.

– Du Panzerfahrer? Sind Sie Offizier, Commander? – спросил немец, вскинув удивленно брови. Потом повернулся и приказал унтер-офицеру: – Diese vier auch[6].

Подбежавшие автоматчики вытолкали танкистов на улицу, где уже стояли несколько десятков пленных, выведенных ранее.

«Вот и все, – подумал с тоской Алексей. – Ну раз все, тогда нечего и мучиться. Я сумею умереть с достоинством!»

– Что он сказал, этот немец? – спросил Логунов, прижимаясь к уху лейтенанта губами.

– Он понял, что мы танкисты, – как можно спокойнее отозвался Алексей. – И увидел, что я младший лейтенант.

– Спокойно, командир, – толкнул его в бок сержант. – Еще не все потеряно. Пока мы вместе, мы сила, экипаж. Надо будет, кинемся на них разом, так хоть в бою погибнем.

Колонна не прошла и ста метров, как четверых танкистов вытащили из строя и ударами автоматов в спины погнали между бараками. Все молчали, только Логунов шипел и вполголоса ругался на немцев.

– Потолкайся еще, курва. Храбрые вы все с безоружными. Ничего, я твою рожу запомнил. Первым удавлю при случае.

Место, куда подвели танкистов, больше напоминало сарай. Возможно, это когда-то и было сараем, вокруг которого выстроили лагерь. Соколов повернул голову и увидел неподалеку два деревянных бревенчатых дома с резными наличниками и аккуратными заборчиками вокруг палисадников. Вот и все, что осталось от чьей-то довоенной счастливой жизни. Два дома, сарай, а было тут когда-то село, судя по покосившейся церквушке за ограждением лагеря. А теперь в этих красивых, с любовью выстроенных и украшенных крестьянскими рукам домиках сидят немцы. И у палисадников не детвора играет, а стоят мотоциклы, машины, часовые в глубоких касках поглядывают так, как будто им это все принадлежит теперь по праву и на века.

Неожиданно со стороны домиков к танкистам побежал тот самый офицер, что распорядился взять их в бараке. Он приказал командиру отправиться вместе с ним, а остальных пока посадить под замок. Что-то подсказывало лейтенанту, что расстреливать его пока не собираются. И сразу внутри затеплилась надежда. Неужели еще поживем, неужели еще есть шанс?

Немецкий солдат толкнул стволом автомата Соколова между лопаток и повел следом за офицером. Они поднялись по ступеням на резное крыльцо. Солдат распахнул дверь и через большие сени все трое вошли в горницу. Увы, не было здесь скобленых столов и лавок, не было вязаных и расшитых рушников, скатерок, полотенец и образов в «красном углу». Грубый стол на железных ножках, видимо, складной походный. На нем несколько полевых телефонных аппаратов. В углу большой сейф, два офицера перед ним перебирали бумаги и о чем-то спорили.

А за столом Соколов увидел того самого грузного оберста, которого он видел, когда их взяли оглушенными в плен. Тот самый, что приехал за их «семеркой». Сейчас он сидел, положив фуражку на край стола, и рассматривал документы. Алексей увидел в его руках красноармейские книжки, а рядом – удостоверение личности командира РККА. Оберст поднял глаза на вошедших и жестом отпустил солдата. Офицер, который привел Соколова, прошелся по горнице, все так же постукивая себя прутиком по сапогу.

– Прошу, – небрежно бросил офицер по-немецки оберсту. – В последней партии я вам выудил четверых танкистов. Этот – младший офицер. Думаю, учитывая его молодость, чин он получил после окончания учебного заведения с короткой программой обучения прямо перед началом войны.

– Хм! – оберст с удовольствием откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе и стал рассматривать пленного. – Интересный субъект. Молодой фанатик, у них сейчас много таких. Мне для моего дела нужны люди более старшего возраста, которые помнят, как им жилось до Советской власти. А эти, новоиспеченные, одурманены пропагандой, этим их комсомолом. Трудно работать с такими. Горячие и глупые. И совсем не ценят жизнь. А жизнь, обер-лейтенант, самая величайшая ценность. Это вам любая религия скажет.

– В этой стране жизнь ничего не стоит, – равнодушно пожал плечами обер-лейтенант. – Сталин бросает их без разбора сотнями тысяч под гусеницы наших танков, не жалея. И они идут. Если говорить вашим языком, господин оберст, то в этой стране умудрились-таки создать «религию», которая не ценит человеческую жизнь.

– Вы не поняли, обер-лейтенант, что в этой стране происходит, – покачал головой оберст. – Вы видите только верхушку айсберга, потому что вы молоды. И вы мало знакомы с этой страной. А я бывал в ней и до войны. Эти мальчишки пойдут, да и идут под наши танки без приказа свыше. По своей воле, по своей инициативе. Все было просто во Франции, Бельгии, Польше, Чехословакии. А здесь… – Немец махнул рукой.

Соколов внимательно слушал разговор двоих офицеров, опустив голову. Он понимал каждое слово, его просто подмывало поразить этих самодовольных немцев тем, что он знает их язык. И очень хотелось ответить им на их рассуждения. Но он держался, понимая, что сейчас его оружие, о котором пока не знают немцы, – знание языка. А еще он понимал, что этому грузному немецкому офицеру зачем-то нужны пленные советские танкисты. И исправные советские танки. Ведь это именно он приезжал на высоту 71,8. Приезжал за советским танком. Что же они задумали?

Обер-лейтенант снял фуражку и уселся с видом хозяина по другую сторону стола. Оберст взял в руки удостоверение личности, повертел его и поднял глаза на русского пленного.

– Вы младший лейтенант Соколов, командир танкового взвода? – заговорил он по-русски, но с сильным акцентом. – Это так?

– Так. У вас в руках мои документы, – ответил Алексей, стараясь говорить внятно, хотя скулы сводила злость.

– При каких обстоятельствах вы попали в плен? – задал следующий вопрос немец, внимательно рассматривая молодого командира.

– Почему вы об этом спрашиваете? – вопросом на вопрос ответил Соколов.

– Вы обязаны отвечать, – заявил немецкий офицер. – Вы находитесь в моей власти, вы попали в плен. Вернуться к своим вы не сможете, вас там ждет расстрел. Поэтому предлагаю смирить свою гордость и лояльно отнестись к победителям, от которых зависит, будете ли вы завтра кушать. И будете ли вообще жить. Вам понятно?

Алексей выслушивал эту поучительную тираду с презрением, он даже не обратил внимания, что обер-лейтенант поднялся, обошел стол и, подойдя к пленному сзади, резко ударил его в область печени. Соколов задохнулся и с широко раскрытым ртом упал на колени, держась руками за живот. Еще один удар по голове заставил его рухнуть на пол. Дышать было нечем, в голове, в которой и до этого шумело, все завертелось и загудело с новой силой. Алексея чуть не вырвало, но он чудом сдержался. Валяться перед этими «победителями» в собственной блевотине было ниже его достоинства.