После возвращения Канариса в Германию начался новый этап его служебной карьеры. В октябре 1924 г. его назначают на должность референта начальника штаба ВМС в министерстве рейхсвера. Таким образом он оказался в центре военно-морской политики Германской Республики. На этом посту Канарис занимался теми же вопросами, над которыми он ранее с таким энтузиазмом работал по собственной инициативе, помимо основных обязанностей. Но и теперь его деятельность, по названным выше причинам, была окружена тайной, многое приходилось маскировать, учитывая ограничительные условия Версальского мирного договора, касающиеся вооружений. Однако он еще не имел дело с теми мероприятиями, которые обычно ассоциируются с военной разведкой. За время работы в военном министерстве Канарис неоднократно выезжал в Испанию с целью обмена опытом в сфере кораблестроения, при этом речь шла о сооружении не только подводных лодок, но и быстроходных танкеров, способных сопровождать боевые корабли. Весьма ценным подспорьем при выполнении этих заданий были его знания местного языка и испанского менталитета. И с каждым пребыванием в Испании росло его расположение к этой стране и ее народу.

На этот период приходится и уже упоминавшееся выступление Канариса перед следственной комиссией рейхстага в январе 1926 г. Помимо политической сенсации, вызванной в комиссии и в германском обществе нападками депутата Мозеса, несомненный интерес для тех, кто желает проследить за становлением Канариса как государственного деятеля, представляет его поведение во время этого инцидента. Члены левых партий, причем не только «независимые», но и большинство социал-демократов, называли его реакционером, скрытым монархистом, которому не место в военно-морских силах республики[3]. Даже умеренные левые сочли по меньшей мере «тактической ошибкой», что представитель военного министерства в 1926 г. оправдывал действия руководства кайзеровского морского флота в 1917 г. Но что же произошло на самом деле? Выступая с речью перед членами парламентской комиссии, Канарис меньше касался судьбы матросов и кочегаров, осужденных в связи с неудавшейся попыткой мятежа в 1917 г., хотя и оправдывал приговоры, вынесенные командующим военно-морским флотом, как справедливые при сложившихся тогда обстоятельствах. По-настоящему обрушился он на тех политиков, которые организовали этот бунт, но благодаря депутатской неприкосновенности не были привлечены к ответственности. А поскольку одним из них являлся «независимый» депутат Диттман, который выполнял в комиссии обязанности референта, стоит ли удивляться, что Канарис не особенно выбирал выражения. Раздраженные до крайности левые ответили уже ранее упоминавшимися «разоблачениями» его прошлого.

Быть может, Канарис поступил не очень мудро, ввязываясь в словесную перепалку с Диттманом, но ведь, кроме данного соображения, существовали и другие немаловажные факторы, которые следует принять во внимание. В конце концов, морской офицерский корпус республики – по крайней мере среднего и высшего уровня – почти сплошь состоял из людей, когда-то служивших в кайзеровских военно-морских силах и испытывавших глубокую неприязнь к лицам, по их мнению ответственным за попытку мятежа в 1917 г. и за восстание в 1918 г. Поэтому Канарис говорил как бы от имени подавляющего большинства представителей своей касты. При этом он вовсе не руководствовался какими то политическими соображениями, или они играли второстепенную роль. Им двигало естественное, присущее всем морским офицерам неприятие самой мысли о бунте на кораблях. Вообще для военных флотов всего мира тема мятежа на корабле очень болезненна. И в демократических государствах случалось, что команда восставала против офицеров. Французский военный флот пережил целый ряд аналогичных неурядиц в 1914–1918 гг., а британскому военно-морскому флоту уже, можно сказать, традиционно приходится время от времени иметь дело с подобными трудностями: достаточно, например, вспомнить мятеж у Инвергердона (Шотландия) в начале 30-х гг. Любой морской офицер, независимо от национальности и политических убеждений, в этом вопросе всегда инстинктивно будет симпатизировать таким, как он сам, как бы он ни относился к флоту, который постигла беда. И для человека, знакомого с морскими обычаями, звучит совсем не убедительно, когда «Демократише цейтунгсдинст», выражая сожаление по поводу продемонстрированной Канарисом в комиссии солидарности с кайзеровскими военно-полевыми судами, обосновывает свою позицию ссылкой на генерала фон Сеекта, который, мол, и в мыслях не держит защищать все то, что Людендорф когда-то сказал или сделал. В военно-морском флоте, однако, инцидент в парламентской комиссии лишь укрепил авторитет и служебное положение Канариса. Его поведение свидетельствует, между прочим, также и о том, что в то время он смотрел на мир глазами влюбленного в свою профессию морского офицера-патриота.

Дальнейшее развитие служебной карьеры Канариса протекало вполне обычно. После четырех лет работы в адмиралтействе пришел черед службы на корабле. Но сначала он получил отпуск и отправился на пароходе «Конте Россо» в Аргентину. Свою поездку Канарис использовал для установления неофициальных контактов с высшими офицерами аргентинских ВМС, а на обратном пути вновь посетил Испанию. По возвращении из отпуска Канарис получил назначение на должность старшего помощника командира линкора «Силезия». У старшего помощника большого военного корабля много обязанностей. Он должен руководить всей внутренней службой и управлять, по существу, этим довольно сложным хозяйственным и техническим механизмом. От его умения и компетентности зависит в первую очередь материальное обеспечение команды – на корабле такого класса она насчитывает без малого 800 человек – и ее настроение, что, в свою очередь, имеет большое значение для создания нормальной рабочей атмосферы и качественного выполнения личным составом своих служебных обязанностей. По свидетельству многочисленных очевидцев, Канарис блестяще справлялся со своими сложными и ответственными обязанностями, особо заботясь об удовлетворении законных потребностей команды. Несмотря на чрезвычайную занятость, он не упускал из виду и проблемы, интерес к которым у него пробудился в период службы в адмиралтействе. Канарис также продолжал переписываться со своими давними знакомыми и коллегами. Часто к нему обращались за советом, прежде всего, если дело касалось отношений с испанцами; в подобных вопросах он ориентировался лучше, чем кто-либо. Любопытно отметить, что об этой его кипучей деятельности, лежащей за рамками непосредственных служебных обязанностей, не подозревали даже ближайшие друзья Канариса в Вильгельмсхафене. Позже некоторым из них казалось невероятным, чтобы обремененный многими заботами старший помощник командира «Силезии» мог активно участвовать в каких-то делах, непосредственно не связанных с его кораблем. Кроме того, по их словам, совершенно немыслимо, чтобы подобная деятельность не привлекла внимания коллег. Мол, Вильгельмсхафен, в конце концов, город моряков, и морские офицеры постоянно и тесно соприкасались друг с другом как по службе, так и в свободное время, и поэтому было абсолютно невозможно долго сохранять в тайне какие-либо планы или намерения.