пока банда Черепа орудовала по всей Москве, милиция выучила их почерк, но никак не могла вычислить, где произойдет очередное преступление. Оперативники даже острили: если ограбление прошло без шума и нет улик, значит, действовала она, банда Черепа.

И вот теперь, после стольких зажиточных и сравнительно спокойных лет, вдруг возникла опасность в виде сомневающегося Кольки, который затосковал от угрызений совести. Нет, не для этого украл Черепанов полковую казну, не за тем ждал, когда затихнет хрип старой спекулянтки под грязной подушкой. Хоть и надоело бывшему белому офицеру жить в ожидании разоблачения, но слишком любил он бархатную обивку дивана, свежие булки, мерный стук дорогих часов, чтобы отказаться от тайной роскошной жизни. Пускай даже и ждет его неминуемая расплата за организацию десятков грабежей, но жизнь обычного советского гражданина совсем не для него.

От мысли о последней секунде жизни, лицом к грязной стене в потеках чужой крови, у Черепанова екнуло сердце. Владимир Иванович жадно закурил у окна. Распахнул раму во всю ширину, полной грудью вдыхая свежий ночной воздух. Но сердце заходилось от ужаса: «Если накроют, то поступлю как настоящий офицер. Лучше уж так, чем на Колыму».

Глава 4

Колька после обещания Черепа испытал невероятную легкость, словно с плеч гора свалилась. Домой он возвращался в прекрасном настроении, ведь наступала новая, белая полоса. Последний раз залезет он в квартиру и – свободен! Снова станет просто учеником 6-го класса, Николаем Пожарским. Будет теперь учиться с утра до ночи, чтобы закончить экстерном седьмой класс и осенью сдать экзамены. А потом можно и в школу рабочей молодежи, и на завод: там примут его в комсомольцы. Закончит за год и уедет подальше от черного этого прошлого, куда-нибудь на стройку в Сибирь! Будет высылать родителям деньги, а сам жить в палатке и после долгого трудового дня готовить на костре ужин. Построит тысячи домов, поможет возродиться советскому государству. А свою воровскую жизнь, квартиры тыловых крыс с припрятанными там продуктами выкинет из памяти навсегда, вырвет как испачканную тетрадную страницу.

От радости шаг у него становился все шире. Колька и не заметил, как чуть не наткнулся с разбега на знакомую россыпь кирпичей. Ноги привели его к тайному убежищу, где провел столько времени во время войны. За неделю в разрушенной фашистской бомбой постройке ничего не изменилось: груды обломков вперемешку с деревянными щепками, вывороченные рамы, грязные вещи бывших жильцов.

Но шагнуть в знакомый пролом в мусорной горе он не успел.

– Вот ты где! Я уже все дворы обежал! – резкий окрик ударил по ушам, Колька обернулся: на тропинке замер, тяжело, со свистом дыша, сосед Санька.

– Светка пропала. Тетка орет. Я к тебе, а тебя нет, – начал он торопливо объяснять, с каждым выдохом говоря все отчетливее.

– Ничего не понял, – нахмурился Николай. – Давай еще раз. Давно Светка пропала? Куда она пошла?

– Карточки отоваривать еще в обед ушла, я в школе был. Тетя Аня отправила, ей самой в больницу надо было. Она сначала думала, что Светка в очереди стоит. Я из школы пришел, она давай орать, что Светка пропала. Магазин же до шести, а сейчас уже девять. Я двор оббежал, улицу, до магазина сбегал – нету ее нигде!

– Идем. – Николай зашагал по тротуару в сторону дороги, где фонари вытянулись в светящийся строй. – К магазину, оттуда прочешем дорогу.

Санька со всех ног старался успеть за товарищем, хоть от беготни по дворам и страха за пропавшую девочку ноги у него уже подкашивались, на рубахе расползлись пятна пота, а внутренности выкручивало тяжелыми щупальцами от паники.

Первый такой приступ произошел с мальчиком в начале войны, во время бомбежки железнодорожного состава, в котором вывозили из оккупированной Белоруссии женщин и детей. Тогда снаряд попал прямо в теплушку, где Санька третьи сутки трясся вместе с матерью на голых, наспех сколоченных настилах из занозистых досок. Мать, сидевшую напротив, разметало на глазах сына на кровавые ошметки, как хрупкую игрушку. Санька, даже не успев ничего понять, оказался в темноте воронки под завалом из тел и искореженного металла. Тогда семилетний Санька выл несколько часов подряд, вырываясь наружу, обдирая в кровь пальцы.

И теперь, в мирной жизни, от любой неприятности его накрывало безумной трясучкой с отключкой мозгов. Нутро лопалось от рвущегося крика, а руки жили отдельной жизнью, цепляясь за все вокруг, словно железные крючки. Чтобы отвлечься от знакомого спазма в кишках, он говорил и говорил, убеждая себя, что со Светкой не произошло ничего страшного.

– Она, наверное, в очереди стояла долго. Я вот вчера в очереди за постным маслом проторчал до вечера, а оно закончилось. Как думаешь, Коль? Или чулки, она, наверное, чулки порвала! И домой идти боится, что ее тетка выпорет! Тетя Аня чулки на кофейник выменяла, ругалась, что Светка быстро вымахала. Хорошо, что мы не девчонки и брюки носим! Может, прыгалку нашла и играет, а? Она, знаешь, как о ней мечтает! Я семь классов окончу, пойду на завод, куплю Светке прыгалки и пупса, чулков десять пар куплю. Вот честное пионерское!

Колька шикнул, чтобы остановить тревожные рассуждения, и прислушался – ему послышался тихий скулеж, наподобие писка новорожденного кутенка. Услыхал звуки и Санька. Он бросился напролом в кусты, застрял в сплетеньях тугих прутьев и нетерпеливо крикнул в темноту:

– Светка! Светка, это ты?

– Я-я-а-а-а. – Скулившая до этого девочка отчаянно разрыдалась при виде ребят.

Крепыш Колька помог ей выбраться из кустов. Хромающую девчонку пришлось тащить до качелей, чтобы рассмотреть, что с ней случилось. Выглядела найденная пропажа неважно: ситцевое платье в грязных разводах, чулки зияют дырами, ладони и колени алеют от широких ссадин.

– Тебя избил кто-то? – Санька уже сжал кулаки, глаза потемнели от надвигающегося приступа.

Светка покрутила отрицательно головой.

– Ты упала и ободралась? – предположил Коля.

Девочка затрясла головой.

– Уф, – облегченно выдохнул Санька и закрутил головой по сторонам. – А продукты где? В кустах?

– Нету-у-у и туфли нету-у-у, бежала-а-а, – снова заревела белугой Светка.

Добрую четверть часа ребята успокаивали и вытягивали из икающей и ревущей девчонки ее историю.

Светка, старательно отстояв очередь, набила в сетчатую авоську сахар, коробку с чаем, тяжелые шайбы каши с мясом, которую она обожала, и упаковку с яркой ветвистой надписью «Сухари дорожные». Такую красоту раньше не давали, и первым позывом стало осторожно надорвать упаковку и попробовать невероятное лакомство. Но тут же в памяти всплыл окрик тетки Анны и свист кожаного ремня. И Светка со всех ног бросилась к дому в надежде, что за