Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Там и поспишь. Сколько хочешь, — скрывая улыбку, она накинула манто.
— Где? На кладбище? — он криво усмехнулся.
— Увидишь. Если не возражаешь, — попросила она, направляясь к двери, — я сама поведу машину. Я хорошо знаю дорогу.
— Ладно, — он только недоуменно пожал плечами.
— И не бери с собой охрану. Она нам не понадобится.
— Вот как? А как же партизаны?
— Я думаю, там, куда мы едем, никаких партизан нет. Но в крайнем случае, — она улыбнулась, — Мюллер нас выручит.
— Мюллер? — Скорцени покачал головой. — Боюсь, что даже он не справится со всем, что вы делаете, мадам. Это уже выходит за пределы его скромной компетенции. Впрочем, как хочешь, — он взял плащ и открыл дверь, пропуская ее вперед. — Без охраны, так без охраны. Надеюсь, мы не опоздаем на самолет в Берлин?
— Посмотрим.
Они спустились в холл. Один из офицеров зондеркоманды, увидев оберштурмбаннфюрера, подошел к ним.
— Вам дать охрану, господин оберштурмбаннфюрер? — спросил он, отдав честь. — Уже темнеет.
— Нет, не надо, — ответил Скорцени, взглянув на Маренн. — Мы поедем одни. Скоро вернемся. Если задержусь, то сообщу вам.
— Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер, — офицер отошел.
Скорцени и Маренн вышли на улицу. Он подошел к машине, отдал Маренн ключи, открыл дверцу водителя.
— Садись.
Затем обошел машину и сел рядом с ней.
— Поехали.
Чиркнуло зажигание. Черный мерседес плавно сдвинулся с места. Они выехали на Елисейские Поля. Машина послушно набирала скорость. Промелькнули городские районы. Видя опознавательные знаки на машине, патрули не останавливали их.
— Куда мы едем? — спросил Скорцени, когда Париж остался позади и машина свернула в пригород.
— В Версаль, — ответила она. — Как ты понимаешь, это не то место, где может находиться штаб партизанского движения.
— Надо думать, — присвистнул он. — А что мы там будем делать? Знакомиться с музеем?
— Знакомиться с моей душой, — ответила она, — которую ты, оказывается, до сих пор не знаешь. Или не хочешь знать.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Что это значит?
— Это значит, что мы едем ко мне домой, — объяснила она. — Душа человека — это и его дом тоже, или я ошибаюсь? То, место, где он родился и вырос. Вот мы и едем в тот дом, в котором я родилась. Я родилась в Версале.
Он помрачнел.
— Это очень рискованно. Кто сейчас живет в твоем доме?
— Не знаю, — пожала плечами Маренн, — я давно уже не была там. Должна быть домоправительница со своей семьей. Когда я уезжала в тридцать третьем, приказала ей не оставлять дом пи при каких обстоятельствах. Я не могла знать, что снова будет война. Возможно, она уже и не ждет меня, ведь прошло целых десять лет.
— А это твоя домоправительница, ты ей доверяешь? — подозрительно спросил Скорцени.
— Если Женевьева там, то можно быть уверенным, что все в порядке. Ее семья много веков живет рядом с Монморанси, из поколения в поколение работая в нашем доме. Они имеют постоянную ренту и доход. Их верность проверена столетиями.
Скорцени с сомнением покачал головой.
— Поэтому я и просила тебя не брать с собой охрану, — добавила она,— представляешь, если бы мы приехали сюда со взводом солдат на грузовике. Сколько было бы шума. Тогда нас обязательно бы заметили. А так… Надеюсь, что нет. Вот мы и приехали,— она притормозила. — Мой дом. Совсем темный, ни огонька… Мы заедем через задние ворота.
Она остановила машину, вышла. Достала ключи.
— У тебя сохранились ключи? — удивился Скорцени.
— Ты же сам мне их передал в тридцать восьмом году, — улыбнулась она,— среди тех вещей, которые у меня отобрали при обыске. Помнишь?
— Конечно, помню. Я вижу, ты хорошо подготовилась.
— Не могла же я приехать в Париж и не навестить свой дом. Я даже рада, что все так сложилось.
Она открыла ворота.
— Загони машину во двор, — попросила его. — Вон туда, под навес…
— Он сел за руль. Машина медленно въехала на территорию парка и остановилась в укрытии. Маренн закрыла ворота. Шум мотора, должно быть, услышали в доме. Зажглось одно окно, в задней прихожей. Послышался лязг замка и звук открывающейся двери. Голос Женевьевы осторожно спросил:
— Кто здесь?
Маренн, сияя от радости, выбежала на небольшую поляну перед домом:
— Женевьева, это я, Мари.
— Ах, — домоправительница вскрикнула. — Ваше высочество… Неужели… Так как же так…
Дверь распахнулась. Женевьева, кутаясь в платок, в волнении сбежала по лестнице вниз.
— Здравствуй, — Марена обняла ее. — Как ты?
— Да ничего, — от неожиданности Женевьева просто не могла говорить. — Сколько лет, ваше высочество, сколько лет… Мы уже не чаяли вас увидеть… Как же вы, ваше высочество… Как же вы к нам… Где же вы были, ваше высочество?
— Я все расскажу тебе как-нибудь потом,— пообещала Маренн, еще раз крепко обняв се. — А сейчас никто не должен знать о том, что я приезжала. Твой муж дома?
— Дома… И дочка…
— Предупреди их.
— Конечно. Так, входите же в дом, ваше высочество!
— Сейчас, — Маренн обернулась, — Я не одна.
Поставив машину, Скорцени наблюдал за ними. Увидев немецкую форму, Женевьева вздрогнула и как-то оробела.
— Добрый вечер, — пролепетала она по-немецки, нервно дергая концы платка.
— Теперь пойдем в дом, — Маренн легонько подтолкнула ее, — нам здесь нельзя долго стоять. Могут услышать.
Они поднялись на крыльцо и вошли в дом. В коридоре их уже ждал муж Женеьевы. Увидев Скорцени, он явно испугался, но промолчал. Маренн обняла его:
— Я вижу, все в целости и сохранности.
— Все, как вы оставили тогда, мадам, — взволнованно проговорила Женевьева. — Мы все берегли, надеялись, не могли поверить. И вот дождались…
Не выдержав, она заплакала.
— Ну что ты, что ты, — успокаивал ее муж. — Вы насовсем, мадам? — спросил он.
— Нет,— с грустью ответила Маренн. — Всего на несколько часов. И не знаю, когда приеду снова.
Женевьева испуганно подняла голову.
— Ваше высочество…
— Не надо, Женевьева, — Маренн ласково погладила ее по руке. — Не спрашивай ни о чем. Принеси нам лучше что-нибудь поужинать. Мы будем в гостиной. Идем, — она взяла Скорцени под руку, — я покажу тебе свою душу. Ты сам решишь, нужна ли она тебе такая.
Они вошли в зал. Маренн зажгла свет. Вспыхнули огнями хрустальные люстры под потолком. Маренн с радостным смехом закружилась по комнате, скользя ладонями по мебели, прижимая к груди статуэтки и безделушки, целуя перья павлинов в вазах.