Горло! Это слово вернуло из небытия его отца, и тот уселся рядом с нами на банкетке кафе «Флориан». Это ему Себастьян был обязан волнениями и радостями лучших лет своей жизни. Музыка, Пёрселл случайно снова свели их вместе, в антракте между «Бурей» и «Королем Артуром»[36]. Эдвард пришел туда, в эту кентскую капеллу, по настоянию одной дамы, которую он представил как заядлую меломанку. Она же пригласила на ужин в деревенском трактире и его сына. Судя по иссохшей шее и худым рукам, она была старше Волси-Бёрнса, что не мешало ей быть его любовницей, шепотом сообщил Себастьян.

По всему было видно, что Роберта Боллин обожала Эдварда. Когда тот улыбался ей, прикрывал ладонью ее руку, укрывал шарфом ее хрупкие плечи с предупредительностью, с какой влюбленный заботится о своей избраннице, санитар о пациентке или жиголо о богатой вдовушке, она вся расцветала и молодела. Себастьян изредка виделся в Лондоне с этой странной парочкой тайком от остальных Волси-Бёрнсов. Это продолжалось до самого отъезда Эдварда в Италию. Роберта, здоровье которой со временем становилось все хуже, перебралась в Венецию, ставшую ей второй родиной, чтобы создать там фонд в память о муже, помешанном на детском пении. Себастьян считал, что отец был по-своему привязан к престарелой любовнице, постепенно, в силу удаленности, превратившейся в старого друга. Она собиралась открыть интернат, по образу и подобию английского колледжа, куда будут приниматься наделенные серебряными голосками мальчики из бедных семей, из которых будет образован Полифонический хор имени Генри Пёрселла. Уже не первый месяц она занималась реставрацией нескольких домов, предназначенных для этого заведения. Вполне возможно, что Эдвард поехал в Венецию по ее приглашению. Себастьяну стыдно было подумать, что ей придется пережить ужасную смерть своего бывшего любовника в одиночку, без трепетных соболезнований другого Волси-Бёрнса. Он специально остался еще на день в городе, чтобы увидеться с ней.

Я ликовала. Я отдала бы целое состояние (которого у меня нет) за то, чтобы Альвизе сидел сейчас под столиком «Флориана» и слышал наш разговор. Оставалось, правда, еще кое-что, и это было самое трудное: мне предстояло навязать свое общество человеку, которому оно на дух было не нужно, и заставить его поверить в мою страстную любовь к Пёрселлу и его музыке.

Фонды размножаются в нашем городе как плесень. Вдоль каналов стоят вереницы пустующих палаццо, и охота на меценатов превратилась в наш национальный вид спорта. Покупатель палаццо для венецианца — все равно что тюлень для лапландца, это наш не очень частый, но верный кусок хлеба. Венецианские биеннале, привлекая время от времени на берега Большого канала сливки мировой культуры, предоставляют этой изнеженной породе витрину планетарного масштаба. Салоны, церкви, бальные залы отдаются под разнообразные мероприятия, от фуршета по поводу какого-то юбилея до авангардного балета. Тому, у кого есть деньги, все двери открыты, он вхож куда угодно, часто под ручку со «спутницей» — любимый титул прижившихся у нас вдовушек, выступающих как в разряде любительниц, так и профессионалок. И вот учреждаются фонды, фонды, фонды — защиты исчезающей фауны, восстановления озонового слоя, возрождения забытых ремесел, прославления малоизвестных художников, бесконечного обсуждения сомнительного будущего Венеции.

Но вот чего городу до сих пор страшно не хватало, так это фонда английской музыки для детского хора, сказала я. Ведя интенсивную переписку с директорами и хранителями крупных музеев, у которых я запрашиваю те или иные сведения или которым предоставляю их сама, я на собственном опыте убедилась: стоит в разговоре упомянуть о конференции в Венеции, как всю их настороженность и сдержанность как рукой снимает. Бывают и такие, кто под предлогом изучения какого-нибудь бедра у Донателло или пейзажа у Джорджоне, приезжает в сопровождении бедер своей ассистентки или ученицы и любуется вместе с ней пейзажами в гостиничном номере.

Чего только не бывает, сказала я и тут же принялась плести небылицы про конференцию, которую мне якобы поручили организовать в университете, — гигантское сборище под названием «Венеция и Англия: взаимное влияние. От Возрождения до Контрреформации». В театре «Фениче» состоятся концерты, участие в которых детского хора, исполняющего Монтеверди и Пёрселла, будет очень кстати. О «Фениче», легендарном театре, сгоревшем и восстановленном под пристальным взглядом мировой общественности, слышал даже Себастьян.

Волшебное слово произвело должный эффект: мне надо познакомиться с Робертой Боллин.

Поддержав госпожу Боллин в ее начинаниях, Себастьян сможет искупить все годы, в течение которых он и пальцем не пошевельнул ради Эдварда. Он вскочил словно на пружинах. Дождь, ветер и холод перестали существовать. Оставив наше укрытие под аркадами, мы помчались через затопленную площадь к пристани первой линии, следующей вдоль Большого канала до Каннареджо.

Венецианцы, живущие в аристократических кварталах Дорсодуро, Сан-Марко или Сан-Поло, проезжают через Каннареджо, только когда им надо попасть на вокзал. Они едут тогда по длинной улице Страда-Нуова, вдоль которой выстроились скромные магазинчики, супермаркеты и кафе для небогатых туристов. По одну сторону от главной артерии раскинулась целая сеть мелких сосудиков, ведущих на задворки палаццо, обращенных фасадами к Большому каналу. В одном из них, палаццо Вендрамин-Калерджи, останавливался когда-то Рихард Вагнер. Памятный бал[37] в палаццо Лабиа потревожил однажды знаменитые фрески Тьеполо. Теперь же там слышна другая музыка: шум, доносящийся со столов городского казино, да передачи телестудий РАИ[38]. Себастьян не пожелал задерживаться в Ка’д’Оро, единственном музее в этом квартале, ему было жаль десяти минут на созерцание нашей готической жемчужины, мраморного реликвария, украшенного «Святым Себастьяном» Мантеньи[39]. Чем ближе мы продвигались к дому Роберты Боллин, тем дальше в прошлое откатывался он мыслями, с умилением вспоминая свое хоровое детство, эти счастливые времена, которые еще могут возродиться благодаря Пёрселлу и новому фонду. Мы перешли через Страда-Нуова и пошли в сторону последней в городе пристани, с которой открывается вид на лагуну, кладбище и виднеющийся на горизонте остров стекольщиков Мурано. Дальше, за переплетением улочек венецианского Гетто[40], дремлют в обрамлении обширных садов монастыри, старые палаццо, разделенные на множество неудобных жилищ, скобяные лавки и мастерские, где кое-как перебиваются местные столяры и зеркальщики. Вдоль пустынной набережной, параллельной Лагуне, протянулись корпуса дома престарелых, а за ними — фасады заброшенных зданий, унизанные бусинами заколоченных окон, подчеркивающих неприкаянность этих мест. В Каннареджо дождь казался сильнее, сумрак гуще, холод и ветер — свирепее, чем в центре. Редкие прохожие сражались с зонтами, выворачиваемыми наизнанку порывами северного ветра, — все, кроме нас, потому что у нас зонтов не было вовсе. Дом Роберты Боллин как будто удалялся по мере нашего приближения к нему. Себастьян даже засомневался в правильности нашего маршрута, на что я высокомерно заметила, что и в самом дальнем конце Каннареджо я все еще у себя дома, и мы, не говоря больше ни слова, пошли дальше.