Хозяин гостиницы, Гарольд Питт, был американец старого образца, родом из Бостона, галантный дряхлый старик, который не читал ничего, кроме «Геральд трибьюн». «Гадзеттино» с ее местными новостями не удостоилась его внимания, а потому он нисколько не обеспокоился отсутствием Волси-Бёрнса, который накануне исчезновения говорил что-то о желании проехаться туристом от Валле-д’Аоста до Фриули и от Трентино до Романьи. Он сказал тогда, что ему осталось завершить всего одно дело, а потом он может позволить себе отпуск, чтобы на свободе побродить по выставкам и антикварным салонам. Гарольд Питт был слишком хорошо воспитан, чтобы выспрашивать у клиента подробности, тем более что на тот момент ничто не предвещало, что клиент угодит в канал с перерезанной глоткой и что стоило внимательнее отнестись к его речам, чтобы потом дать достойные свидетельские показания.

Если каждый раз, прощаясь с кем-то, опасаться, что он вдруг исчезнет, что же это будет за жизнь? Совершенно невозможная: тяжелые прощания, погашения долга, завещания — и так каждые две минуты. Роберта Боллин, тоже прекрасно воспитанная особа, сказала ему, что сама оплатит счет за проживание в гостинице, и к этому щекотливому вопросу он больше не возвращался. Из этого Альвизе сделал вывод, что мысль о номере, где по-прежнему оставались несобранные чемоданы Волси-Бёрнса, его одежда и туалетные принадлежности, грела скаредную душу хозяина, заставляя его день за днем радостно потирать руки. Жилец был большой щеголь. Он опустошал магазины одежды, вызывал на дом портных, заказывал в «Камичериа Сан-Марко», расположенной под чердаком Бориса во дворике Бароцци, комплекты ночных сорочек с вышитыми на них собственными инициалами. Питт решил, что тот уехал без вещей, чтобы в поездке заодно пополнить свой гардероб, как и здесь, в Венеции, где «Стилман» недавно прислал ему на дом целую коробку трусов в цветочек, помеченных его монограммой. Слуга-филиппинец прибрался в номере, смахнул пыль, все, что надо, натер, вымыл, прогладил и сложил, как делал это ежедневно. Для Альвизе это была настоящая катастрофа: отдраенная и выскобленная комната, где какой-то гастарбайтер начисто уничтожил малейшие следы и отпечатки пальцев. Гарольда же он обозвал про себя старым маразматиком и злорадно занес первым номером в список подозреваемых.

Виви шел второй месяц. По словам Альвизе, педиатр никогда не видел такого живого и развитого ребенка, и мой братец теперь все время вглядывался в его губки в надежде, что с них вот-вот сорвется ласковое слово «папа», что позволило бы навсегда забыть о биологической семье малыша, поиски которой все равно никак не могли сдвинуться с мертвой точки. Вместо долгожданного слова «папа» Виви срыгнул, и Альвизе умолк и принялся вытирать его, осыпая попутно разными детскими словечками. Я не удержалась и сказала ему, что он похож на святого Иосифа из «Поклонения волхвов». Как и ему, Альвизе тоже не стоит привередничать, а с благодарностью принимать то, что дает ему Провидение, будь то младенец или фальсификатор в качестве обвиняемого. Я добавила, что на Рождество он еще никого не мог записать в список подозреваемых, потому что подозреваемых у него вообще не было. Единственные, кто имел хоть какое-то отношение к Волси-Бёрнсу, были дряхлый старец Питт и Роберта Боллин в своем кресле-каталке. На Богоявление у него уже был свидетель Энвер-с-непроизносимой фамилией и фальшивая партитура Пёрселла, которые попались ему совершенно случайно, как боб, запеченный в богоявленском пироге. Албанец достаточно силен, чтобы поднять тело и сбросить его в канал, к тому же он обдурил Эдварда с этой партитурой. За неимением более солидного мотива очень заманчиво пришить ему желание заткнуть обманутого покупателя, грозившего заявить на него в полицию, даже если подтвердить эту гипотезу (тем более соблазнительную, что других в обозримом пространстве пока не наблюдалось) было абсолютно нечем.

Брат уложил Виви обратно в «кокон», согласившись, что я не так уж неправа. Вполне возможно, что он задержал невинного жулика. Он опасался ошибки, которая для албанца выльется в «Избиение младенцев» на юридической основе, а для него самого — в «Бегство в Египет» в виде перевода в другое место или снятия с должности, раз уж я ни в чем не разбираюсь, кроме живописи. Обожаю своего братца, когда он в депрессии. Сомневающийся и пришибленный, он становится почти таким же Кампаной, как мы.

В то рождественское утро в благоухающей чистотой гостинице он учуял возможное развитие событий. Объяснения этой парочки — хозяина и уборщика — выглядели неубедительно: зачем было с такой маниакальной тщательностью наводить порядок в книгах, бумагах и одежде Волси-Бёрнса, словно тот ни разу и не заходил в номер? Несмотря на артроз и палку, без которой ему было не ступить и шага, Питт вполне мог схватить нож и полоснуть им жильца по горлу, а затем, запугав своего подручного, заставить его избавиться от тела.

«Quis, quid, ubi, quibus auxiliis, cur, quomodo, quando»[41],— продекламировал Альвизе, прежде чем дать ответ на каждый из вопросов. Тащиться с трупом, пусть даже глубокой ночью, на другой конец города… Глупо, но возможно. Оставалось необъяснимое «cur» — «зачем?». Мотива у Питта не было, если, конечно, он не психопат и не сумасшедший.

Зато у него было алиби. В час, когда произошло убийство, он ужинал в пивной «Нейтрале» после спектакля в театре «Фениче» в компании юного баритона и Пьера Луиджи Пицци, всемирно известного постановщика с головой римского сенатора. В середине зимы вечерами Венеция превращается в сонный провинциальный город, где проскользнуть незамеченным просто невозможно. Высокий старик с затрудненной походкой и его смазливый спутник, которого он всем представлял как племянника, были хорошо знакомы и капельдинерам «Фениче», и персоналу пивной. Роберта Боллин, имевшая абонемент на все премьеры, предоставила Питту два места в своей ложе, сама же вынуждена была задержаться на каком-то приеме, о котором она ничего не сказала, кроме того, что присоединится к ним за ужином в пивной, где они напрасно прождали ее. Маэстро Пицци покинул «Чентрале» сразу после десерта, оставив Гарольда с племянником пировать вдвоем до самого закрытия заведения, то есть до двух часов ночи. Считается, что венецианцы ложатся спать вместе с курами, но «Чентрале» — это такой ночной курятник, куда развеселые девицы приходят покудахтать вокруг молодых петушков. В тех редких случаях, когда я там бываю и вижу, как они балансируют, словно на насесте, на убийственных каблуках, высота которых обратно пропорциональна длине их юбок, я кажусь себе какой-то дуэньей. Дядя с племянником прождали напрасно, бросаясь пробками от шампанского в картину с немыслимыми завитушками, одну из тех, благодаря которым «Чентрале» заслужила славу средоточия всякой мазни. Мы же живем в провинции, где пристально следят за столичной модой и тщательно копируют ее идолов, чтобы позабыть о своем провинциальном статусе. Братец не преминул заметить, что Роберта Боллин обвела меня вокруг пальца. Я ведь даже не задумалась, почему на все вопросы младшего Волси-Бёрнса о пребывании его отца в гостинице она упорно отвечала загадочным молчанием. Даже самый неопытный из следователей на моем месте не стал бы умиляться и менять тему разговора, а добился бы своего, съязвил Альвизе. Он завидует Роберте, как, впрочем, всем, кто имеет увлечения, которые самому ему недоступны, и всегда стремится высмеять таких людей.