– Сигареты помогали мне во всем, – говорит Нора. – Они поднимали меня по утрам, помогали выйти из дому и общаться с людьми. Сигареты создавали прекрасную маскировку, потому что занимали руки. Я чувствовала себя защищенной. Я могла вытащить сигарету и использовать ее как прикрытие, а в этот момент собраться с мыслями, прежде чем ответить на чей-то вопрос.

Если сигареты давали укрытие от окружающих, то позднее амфетамины предоставили Норе освобождение от самой себя.

– О, как мне нравились эти штуки! – Она буквально просияла при этом воспоминании. – Я имею в виду, что те ощущения, которые другие люди считают нежелательными: когда ты постоянно бодр и по-настоящему активен, были для меня совершенно нормальными. Я меньше чувствовала страх – только бодрость. Мне казалось, что это была я, только в улучшенном виде.

Амфетамины стали для Норы альфой и омегой, она никогда не интересовалась другими наркотиками. Однако вскоре путь полного освобождения от реальности ей открыла анорексия. Это был акт очищения и ограничения, и она совершала его строго и благочестиво.

– Мне нравилось считать. Вы знаете, на сколько кусочков можно нарезать яблоко? Я чувствовала моральное право – считать и взвешивать и полагала, что все вокруг ошибаются, когда осуждают меня, – рассказывает Нора о себе в возрасте от двадцати до тридцати лет. – Мне нравилось все время чувствовать некоего рода боль; мне казалось, что это очищает меня.

Эта вселенная собственного производства так хорошо соответствовала эмоциональным потребностям Норы, что она потеряла из поля зрения все остальное:

– Несмотря на то что мне приходилось покупать детскую одежду, потому что я весила тридцать два килограмма; несмотря на то что у меня прекратились менструации… я была абсолютно уверена, что во всем мире нет никого здоровее меня. Я думала, что прекрасно все контролирую.

А потом, мало-помалу, Нора поняла, что все эти действия в конечном счете больше разрушают ее, чем защищают. Она оставила свои привычки одну за одной. Сначала бросила курить. Потом прекратила принимать амфетамины. А после того как в больнице она попыталась выдернуть катетер, потому что боялась получить слишком много калорий, она покончила и с анорексией.

Нора признала, что ни одна из ее привычек не обеспечила длительного освобождения от постоянного ужаса, поселившегося в ее разуме.

– Я чувствовала себя развалившейся на куски – меня не хватало на то, чтобы собраться и защищаться от внешнего мира. Любое обращение ко мне или просьба пугали меня. Например, поход в аптеку. Может быть, все пройдет хорошо, а может – не очень. И первое время было не очень. Если я делала что-то не так, потому что пугалась, – тогда аптека вычеркивалась из списка, пока я не заставляла себя вернуться к этому пункту.

– Почему вы боялись? – спросил я.

– Возможно, я не могла находиться в толпе. Я боялась выставить себя на посмешище. Это был мой постоянный страх, что я не справлюсь, и я постоянно мониторила окружающее.

Нора могла поехать куда-нибудь – в химчистку, например, – а потом сидеть в машине, не в силах войти внутрь.

– Этот последний шаг был слишком сложным для меня, – объясняет она.

«Саморегулирование» – невероятная энергия, которую она тратила, чтобы оценивать себя и обстоятельства, прежде чем что-то сделать, – удерживало ее от действий самыми различными способами.

– Я чувствовала, что большую часть жизни попусту трачу силы, просто чтобы оставаться на плаву. Я всегда пыталась, по крайней мере на каком-то уровне, успокоить то, что я называла шумом, то есть бесконечно повторяющиеся приступы тревожного смятения – все, от внутренних всплесков ненависти к самой себе до фобий. Я всегда чувствовала, даже в своем наилучшем состоянии, что я мошенничаю.

Попытки Норы «оставаться на плаву» были упражнениями по контролю. Она пыталась установить контроль даже над тем, что успокаивало ее и улучшало самочувствие. Чем лучше она контролировала происходящее вокруг, тем безопаснее себя чувствовала. Но усилия по установлению контроля одновременно ограничивали ее свободу, и потребность все держать под контролем оборачивалась тюрьмой. Нора попала в замкнутый круг. Я спросил ее, могла бы она игнорировать стремление удерживать себя в таких тисках. Что могло бы случиться, если немного отпустить?

– Не могу представить себе неполный контроль, – немедленно откликнулась Нора.

Я заметил, что ее анорексия была таким же упражнением по самоуправлению, вернее, одним из упражнений, с помощью которых она однажды освободилась, хотя и испытала сильное чувство утраты, когда покончила с разрушительным поведением.

– Моя жизнь началась с ежесекундного подтверждения беспомощности. Смысл заключался в том, что у меня не было власти, – рассуждала Нора. – Так что теперь я думаю, что самоконтроль и есть власть. Кажется, что это единственный способ остаться в живых. Догадываюсь, почему для меня не имеет значения, насколько ничтожные вещи я контролирую; мне не важно, если я контролирую всего лишь расположение ватных палочек в коробке. Я, знаете ли, здорово научилась раскладывать ватные палочки.

Нора признала, что она была бы счастлива, если бы могла расслабится. Она чувствует, что постоянный самоконтроль изматывает. Но если она не будет считать ватные палочки в коробке, на что будет тратиться энергия? По ее собственному мнению, она создала, тщательно разработала – и весьма успешно – ритуал для защиты от настоящей паники, которая мучила ее с самого детства.

– Не проходило и дня, чтобы я не думала о нем, – говорит Джеки, успешный редактор; ей около сорока пяти лет, она из Нью-Йорка.

Джеки знала, что я хотел встретиться с ней именно из-за ее потребности говорить о нем. Хотя моя собеседница достигла исключительного успеха в профессиональной жизни, связь с женатым осужденным человеком привела ее на грань эмоционального срыва и сделала совершенно беззащитной перед захватом разрушительными привычками, например чрезмерным употреблением алкоголя и беспорядочными половыми связями.

Джеки огляделась вокруг.

– Я и не представляла, как мне будет неуютно в ресторане, где так много соблазнительных бокалов с вином.

Почти десять лет назад младшая сестра Джеки Лаура, адвокат из Оклахомы, позвонила ей, чтобы рассказать об одном из своих клиентов, бывшем финансовом гении и сотруднике нефтяной компании по имени Пол. Незадолго до этого Полу было предъявлено обвинение, и он мог получить до тридцати лет тюрьмы. Но Пол решил обжаловать приговор, полагая, что он основан на ложном обвинении со стороны других «белых воротничков». Лаура была в восторге – пожалуй, несколько чрезмерном – от Пола и его жены Глории; она была возмущена тем, как поступили с ее клиентом, и рассказывала всем, кто участвовал в этом деле, насколько сильно оно раздуто. Пол очень хотел написать книгу о своих перипетиях в судебной системе. Не хотела бы Джеки встретиться с ним, чтобы поделиться своими знаниями в области издательского дела?