— Приму это за комплимент, странный и сомнительный, но комплимент. Мне двадцать два, Алеку — четыре.

— Алек?

Запинаюсь на имени, прокручивая в голове сегодняшний день. Но девушка не правильно понимает заминку и поясняет:

— Алексей, но мы зовём Алек.

Киваю. Блять, сколько ещё раз я почувствую себя полным идиотом из-за этой девчонки? Не мужик или случайный парень, а сын. Идея, что это может быть какой-то грузин или кавказец уже не так плоха. Одно дело хотеть завалить красивую девчонку, совсем другое узнать, что у неё ребёнок и, похоже, семья.

От того, что у неё сын я не хочу её меньше, всё так же может встать от взгляда на неё. Но теперь Арину просто так не нагнёшь, она не бросит семью ради разового секса. А заводить с ней семью я не готов.

— Я думал, что Алек — твой парень, — вырывается против воли. Хочется чем-то заполнить душащую тишину.

— Парень? — девчонка улыбается, будто не слышала шутки смешнее. — Клык, я с трудом нахожу время для сына между работой, универом и делами по дому. Где время на отношения найти? Тем более учитывая, что я мать в двадцать два. Таких смелых парней нет.

Говорит легко и без запинки, будто совсем её не беспокоит этот момент. Будто она уже привыкла, что став матерью, потеряла всякую надежду на отношение. Блять, чувствую себя поганой тварью, потому что думаю, как и остальные пацаны.

С другой стороны, есть же мужики, которым плевать. У Царя вот сестра, стала вдовой с тремя детьми, а через два года выскочила замуж за солидного бизнесмена. И ничего.

Просто я не из тех, кто на такое готов.

— И тебя это устраивает?

— Конечно нет, мне хочется отношений, как любой девушке. Но сын у меня на первом месте. Знаешь, я тут не буду жаловаться, что мне сказали рожать или наседали. Наоборот, меня силой пытались затащить на аборт. Но я приняла решение и не буду о нём жалеть.

Силой? Как так можно, блять? Я понимаю, там родители беспокоились и пытались поговорить с девчонкой. Но силой принимать решение за человека — это блядство.

Воображение рисуют, как её хрупкую куда-то тащат и наседают, решают за неё. Внутри просыпается непонятное желание защитить девчонку. Только, блять, всё давно решилось, а желание проснулось.

Но что-то мне подсказывало, что Арина давно научилась защищать саму себя. Потому что больше некому было о ней заботиться.

— Я так понял, что Алек с нами будет жить. Или ты его отвезёшь куда-то?

— Отвезёшь? — малой застывает на пороге, сжимая в руках надкушенный бутерброд. — Мамочка, ты меня отдаёшь?

Алек начинает плакать, захлёбываясь слезами. Соус капает с хлеба на светлую футболку, но ему без разницы. Он ревёт и я вижу, что Арина теряется. Она не понимает, что послужило причиной срыва и не знает, как реагировать.

— Ну тише, всё хорошо.

Я сам не понимаю, как начинаю прижимать мальчика к себе, вытирая тому слёзы. И что сказать? Как утешить? Потому что у самого всё внутри сжимается от его надрывного плача.

Блять. Похуй. Буду разгребать свою неразбериху в чувствах по ходу дела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Арина

Я никогда не видела сына в такой истерике и просто теряюсь. Он редко капризничал и хныкал, плакал так вообще раз в год. А тут настолько сильно плачет, что просто задыхается. И я теряюсь.

От того, насколько ему плохо, мне самой хочется плакать.

Клык, чёртов Клык, ориентируется быстрее, чем я. И начинает успокаивать сына, расспрашивая его.

Он всё делает неправильно, но это даёт мне толчок раздражения, чтобы прийти в себя.

Я практически падаю на пол, больно ударяясь коленями. Прижимаю к себе сына, давая ему возможность обнимать меня и успокаиваться. Объятия действуют на него лучше слов.

— Я тут, монстрик. Ну что такое?

— Мамочка, я исправлюсь, правда-правда-правда. Буду кушать овсянку без сахара, убирать игрушки и стану самым, самым, самым послушным мальчиком в мире, только не отдавай меня.

— Господи. Никогда. Слышишь? Алек, я рядом. И никому тебя не отдам.

Я крепче сжимаю сына в своих руках. Как он мог вообще такое подумать? Кто сказал такую глупость?

Я бы поняла, если бы жила со своей токсичной семьёй, которая каждой клеточкой ненавидела меня. Они могли такое сказать. Но сейчас вокруг меня были только люди, которым я доверяла.

— Алек, слышишь меня? — сын понемногу затихает, только шмыгает носом. — Кто тебе такое сказал?

— Я слышал, как на площадке шептались, что тебе стоило отказаться от меня.

— Монстрик, я тебя люблю. Сильнее, чем кого-либо. И никогда, ни за что не оставлю тебя.

— И тебя люблю, сильно-сильно.

Сын сильнее вжался в меня и захныкал. Не выспавшийся и получивший такой стресс, Алек теперь начинал капризничать и тереть красные глаза. Поэтому я подхватила его, позволив обвить руками мою шею, и выпрямила, ощущая в руках привычную тяжесть.

— Всё хорошо, лапочка.

Алек затихает, засыпая, и сопит мне в шею. Думаю уложить его в кроватку, но маленькие ладошки крепко сжимают футболку, не отпуская от себя даже во сне.

Мой хороший.

— Извини, — Клык убирает упавший бутерброд и вытирает соус со своих вещей. — Я, видно, сказал что-то не то.

— Всё нормально. Мне нужно было ему объяснить всё сразу, а потом только собираться. Но я не хотела заставлять тебя ждать. Да и эта истерика должна была когда-то случиться.

— Почему?

— Люди мрази, — осекаюсь, вспоминая, что сын рядом. — Я знаю, что меня все обсуждают. И сплетничаю. Я стараюсь максимально оградить нас от чужих людей, но это же дети, они общаются. А мамочки осуждают. Мне плевать, больше бесит, чем расстраивает. Но Алек это всё слушает и…

Я не знаю, как объяснить, но да, некоторые люди просто мрази. Сколько раз на меня косились, когда я гуляла с коляской. Или мне приходилось доказывать, что я мама, а не сестра. То, что я выглядела младше своих лет только мешало.

— Я не осуждаю.

— Ну да, — я даже не позволяю себе чувствовать укол горечи из-за этого. — А то я не видела как ты застыл, узнав, что Алек мой сын. Не оправдывайся, я правда привыкла.