• Порой оперируют категориями морали: подчеркивают его двуличность, способность к двойной игре, склонность к утаиванию. Отзываясь о Хайде, один из персонажей подозревает, что имеет дело с чем-то из области бесчестного, а не патологического.

• Также в качестве метафоры используются названия животных. Убийцу сравнивают с каким-нибудь отвратительным зверем: гиеной, крысой и т. д.

• И, наконец, мы прибегаем к помощи мифа, иными словами, конкретизируем то, что невозможно себе представить. «Каждая эпоха имеет своих чудовищ», – писал Мишель Фуко[46]. Но вне зависимости от эпохи, цель всегда состоит в том, чтобы наклеить этикетку на необъяснимое и пугающее зло.

В нашем распоряжении полный набор образов, какие только можно найти в прессе, все клише, что приходят нам на ум после известия об очередном ужасном происшествии.

Подобно Ганнибалу Лектору, зловещему герою «Молчания ягнят», Джекил имеет свои титулы и звания. Он доктор медицины, доктор права и член Королевского общества. В его особняке в Лондоне есть химическая лаборатория и, конечно же, анатомический зал. Об этом уважаемом ученом, в лице которого сквозит нечто порочное, известно мало, если не считать того, что в молодости он совершил какую-то глупость, о которой упоминается лишь вскользь. С самого начала повествования у читателя возникает вопрос: какова природа отношений между Джекилом и Хайдом? Казалось бы, нам трудно установить связь между уродливым убийцей и выдающимся врачом. С удивлением мы обнаруживаем, что доктор составил завещание в пользу Хайда. «…Я принимаю самое искреннее участие в этом молодом человеке», – объясняет он. И, немного раздраженный расспросами, добавляет: «…Это мое частное дело, и я прошу вас не вмешиваться».

Лучше и не скажешь. Это не два существа, которые игнорируют друг друга и поочередно появляются, как в мифе о множественной личности. Перед нами пара, в которой поддерживается крепкая связь.

Сначала доктор Джекил воображает себе, будто держит мистера Хайда под контролем: «…стоит мне захотеть, и я легко и навсегда избавлюсь от мистера Хайда».

Заблуждение! После чудовищного убийства парламентария личность Джекила начинает идти трещинами; теперь он демонстрирует малодушие и злонамеренность, повергая в шок Аттерсона и Энфилда. Он говорит, что потерял доверие к самому себе. Выясняется, что у Джекила и Хайда практически одинаковый почерк, и читатель начинает догадываться: один из этих двоих не просто противоположность другого. Нет, между ними существует некая загадочная связь. Весь ход повествования ведет к постепенному поражению доктора Джекила, то есть к полному фиаско расщепления. В его доме находят благочестивые книги с гнусными богохульствами, написанными его рукой на полях. Расщепление становится все более самопроизвольным процессом, его уже невозможно скрыть. И, наконец, вот она, разгадка. Лэньон, единственный, кто стал свидетелем метаморфозы, умирает вследствие своего открытия и оставляет письмо: «…я спрашиваю себя, верю ли я в то, что было, и не знаю ответа. Моя жизнь сокрушена до самых ее корней, сон покинул меня, дни и ночи меня стережет смертоносный ужас, и я чувствую, что дни мои сочтены и я скоро умру, и все же я умру, не веря».

Лэньон сходит в могилу, отказываясь поверить в очевидное, чем особенно интересен для клинического психолога. То же самое чувство охватывает всех, кто каким-то образом оказывается рядом с серийным убийцей и теперь не может связать знакомого им человека с действиями, которые тот совершил. Нет смысла тыкать их носом в доказательства; они не поверят так же, как Лэньон, лично присутствовавший при метаморфозе. Они буквально не способны сложить два плюс два.

Какой механизм вызывает у Джекила необходимость трансформироваться, а у убийцы – переходить к совершению преступного деяния? Иногда нарушение равновесия связано с внешней причиной – это я называю преступной любовью с первого взгляда, – иногда с внутренней. Впрочем, точнее было бы сказать, что именно столкновение внутреннего и внешнего инициирует переход к злодеянию. По мере совершения преступлений процесс вписывается в историю субъекта как плата за его страдания и наслаждение, которое он должен повторить. Стивенсон придумал зелье; чтобы достичь того же состояния, наши убийцы поглощают алкоголь и наркотики, а также посещают определенные районы, бродя там, словно хищники на охоте.

Джекил вынашивает мысль о возможности разделить добро и зло, составляющие его существо. В более глубоком смысле расщепление направлено на ликвидацию любых внутриличностных конфликтов. В процессе клинических наблюдений мы имеем дело с удивительно уравновешенными существами, которые игнорируют дуализм, сомнения, внутренний конфликт; с двойственными существами, чья «про́клятая часть» загнана внутрь их самих. Джекил признается в этом вполне определенно: «Если бы только, говорил я себе, их можно было расселить в отдельные тела, жизнь освободилась бы от всего, что делает ее невыносимой; дурной близнец пошел бы своим путем, свободный от высоких стремлений и угрызений совести добродетельного двойника…»

Повесть доходчиво рассказывает о последствиях, которые наступают в связи с потерей целостности, вызванной расщеплением. В конце концов Джекил признается: «…Я понял, что стал более порочным, несравненно более порочным рабом таившегося во мне зла…» Или еще: «…Я добровольно освободился от всех сдерживающих инстинктов, которые даже худшим из нас помогают сохранять среди искушений хоть какую-то степень разумности; для меня же самый малый соблазн уже означал падение». Это метафорическая иллюстрация чего-то, что по сути относится к психическому и, следовательно, неосязаемому. Хайд – единственный, кто представляет собой зло в чистом виде, в отличие от большинства людей, у которых в разных пропорциях смешаны злоба и доброта. Мое внимание привлекло еще одно высказывание, в котором содержится утверждение о безразличии убийцы и его уверенности в собственной непогрешимости. У Стивенсона Хайд «не знал жалости, как каменное изваяние» и совершенно лишен всего, что заставляет одного человека сочувствовать другому.

Для Джекила Хайд не кто-то чужой, действующий против его воли. Именно Джекил готовит условия для появления Хайда. Это он пьет «любовный напиток». Превращение происходит именно благодаря ему и никому больше. Однако он игнорирует истинные мотивы, помимо рациональных объяснений, которые дает самому себе.

Давайте на некоторое время оставим художественную литературу и обратимся к теории фрейдизма. Термином «расщепление Я» Фрейд обозначает мощный защитный механизм, который приводит к сосуществованию внутри «Я» двух психических установок по отношению к внешней реальности: одна ее учитывает, а другая отрицает. Эти две позиции присутствуют одновременно.

Клиническое выражение расщепления, механизма деформации «Я», совершенно сбивает с толку, просто ошеломляет. Отчасти оно проливает свет на обаяние серийного убийцы.

– Это сделал я, но это был не я! – утверждает Жером.

– То, что я совершил, дело рук моей истинной сущности… Моя истинная сущность – это великая тайна, – скажет Ги Жорж.

В процессе