class="a">[34]. Лично я не сталкивался со случаями, когда жертвами какого-то конкретного преступника становились бы, например почтальоны или дворники. Правда, несколько раз мне доводилось беседовать с душевнобольными, которые вынашивали подобные планы.

Все, что я кратко изложил выше, касается ярко выраженных случаев, то есть психически больных, признанных таковыми. Опять же, это редко имеет отношение к серийным убийцам. Проблема психотического полюса подразумевает состояние тревоги или ощущение угрозы провала. Для простоты рассмотрим это на нескольких примерах. Субъект, способный бороться с психозом[35], не болен психически. Он прибегает к извращенной защите и психопатическому бегству, что не дает ему погрузиться в бредовое состояние и потерять контакт с реальностью. Разделенный субъект – не то же самое, что расколотый: благодаря раздвоенности, «психический детонатор» оказывается скрыт, что избавляет от шизофренической раздробленности. В качестве наглядного примера может выступить Фурнире, который «почти бредит» на тему девственности. Спасаясь от безумия, он совершает «внутреннюю эмиграцию» в крайнюю степень извращения. Другими словами, когда психотический риск присутствует потенциально, но не находит своего продолжения в бреде и потере контакта с реальностью, мы будем говорить о пограничном расстройстве, а не о психическом заболевании. Можно приблизиться к бездне, но не спешить упасть в нее.

Извращенный полюс[36]: вот здесь мы, без всякого сомнения, сталкиваемся с наиболее сложным понятием, поскольку этот термин был растиражирован и к тому же использовался для характеристики самых разных поступков и психических структур. Нельзя путать того, кто не может достичь удовлетворения, если партнерша не наденет красные туфли на каблуках, с тем, кто насилует труп только что убитой им женщины; как нельзя путать «тихих извращенцев» с теми, кто сидит за решеткой. Поэтому следует четко различать область сексуальных извращений и порочность – извращения нарциссического характера (по Ракамье) или сексуальную распущенность (по Балье).

В рамках психоанализа мы говорим об извращениях только в связи с сексуальностью. Приближая человека с отклонениями к нормальному индивиду при описании фазы извращенного полиморфизма в развитии ребенка, Фрейд выступает против того, чтобы «понятию “извращение” придавался оттенок порицания». Отец психоанализа «деморализовал» извращения, как остроумно выразился мой учитель Жак Шазо[37]. Повторяя удачную формулировку Ракамье, можно сказать, что сексуальное нарушение попахивает унылой эротикой. Здесь присутствует способность к психической сценаризации. Безусловно, субъект находится в плену монотонной, стереотипной сексуальности, лишенной любого намека на нежность, но он сохраняет связь с партнером, и действие происходит в границах определенного сценария.

Злобность и жестокость подпадают под категорию морального извращения и исключены из фрейдистского поля извращений. Таким образом, все усилия фрейдистов свелись к тому, чтобы вывести сексуальные извращения из категории зла. Но в каких сдержанных выражениях их ни описывай, факт остается фактом, поэтому следует продумать и определить взаимосвязь между сексуальностью, насилием и преступлением. Психоаналитик Андре Грин[38] замечательно подвел итог под обсуждением проблемы, которая нас занимает: «Сексуальность частично связана со злом только тогда, когда в ее эротической составляющей преобладает нарциссический компонент, то есть когда ненависть, которая берет свое начало в утверждении собственного “Я”, почти полностью монополизирует эротику».

Давайте вернемся к нашей отправной точке: чтобы отличить тех, кто разыгрывает определенный сценарий, от тех, кто демонстрирует собственную разрушительность, то есть «тихих извращенцев» от «тюремных извращенцев». Здесь необходимо учитывать груз ненависти, склонность к разрушению, тягу к смерти, степень душевной нищеты, недостаток самолюбия. Великое множество именитых авторов содействовало тому, чтобы читатель смог лучше понять эту сложную и разнородную проблему, в частности, опираясь на последние исследования Фрейда об отрицании и расщеплении. Я приведу только две работы, позволившие мне уяснить то, что я с ужасом наблюдал у этих преступников в ярко выраженной форме.

• Поль-Клод Ракамье[39] разработал теорию нарциссических извращений, которая расширяет классический перечень извращений, представляя его как нечто находящееся в развитии, а не застывшее раз и навсегда. Импульс, который запускает нарциссическое извращение, – это особая защита от внутреннего конфликта и отчаяния. Внутренний негативный процесс отрицается, переносится на другого человека, который становится своеобразным «накопителем яда». Цель состоит в том, чтобы ликвидировать в себе зияющую пропасть неустроенности, устранить последствия драмы, корни которой уходят в ранние годы, и превратить все это в наслаждение, ощущение всемогущества за счет другого человека. Это подавление ближнего ради нарциссической переоценки, которая базируется на инфантильной мании величия. Ракамье превосходно демонстрирует, как такое поведение способствует заполнению трещины расщепленного «Я»[40] и в результате позволяет субъекту предстать перед потрясенным наблюдателем в образе воплощенной невинности. Читая об этом, я невольно вспоминал ангельский облик Жерома. И, наконец, Ракамье уточняет, что нарциссическое извращение ярко проявляется в действии и очень мало в фантазировании. Принято считать, что у серийных насильников и убийц очень развита сексуальная фантазия. В реальности все как раз наоборот.

• Клод Балье, психиатр и психоаналитик, в 80‑х годах заведовавший отделением в следственном изоляторе в Варсе, внес значительный вклад в углубленное понимание насильственного сексуального поведения, особенно в том, что касается понятия «сексуальное извращение». Он показал, что сексуальный акт, связанный с жестокостью и переносом своих побуждений, выступает средством избежать психотического коллапса. Вслед за большинством клинических психологов, которым приходилось сталкиваться с такими субъектами, он отмечает ключевой характер перехода от невыносимой пассивности, переживаемой как вторжение другого в себя[41], к активному действию: после совершения преступного деяния субъект как бы просыпается и возвращается к обычной жизни, словно все это сделал кто-то другой[42].

Мне бы хотелось подчеркнуть один важный аспект из работ Клода Балье, полностью совпадающий с моими собственными наблюдениями. Главное – это не удовольствие, и еще в меньшей степени сексуальное. В основе всего лежит стремление к всемогуществу, которое спасает от угрозы уничтожения. Я регулярно опрашиваю серийных насильников и убийц, и все они говорят о том, что испытанное ими наслаждение не имеет ничего общего с удовлетворением от секса, хотя при этом они совершают половой акт.

Если бы у субъекта было представление о совести – а оно, как мы знаем, у него отсутствует, – перед ним предстало бы наводящее ужас лицо матери, готовой проглотить его. Кстати, отметим, что во время шизофренического матереубийства, когда у преступника нередко случаются галлюцинации, он видит, как мать превращается в чудовище. В случае серийного убийцы или насильника речь идет о том, чтобы полностью присвоить себе мать или уничтожить ее.

Между ощущением всемогущества и глубокой подавленности образуется пространство, которое недосягаемо для каких бы то ни было импульсов. Поэтому было бы ошибкой интерпретировать эти действия с точки зрения побуждения. Здесь я не согласен с Мишелем Дюбеком, с которым меня связывает тридцатилетняя дружба.