беседы с такими людьми чувствуешь растерянность, сталкиваясь с их псевдонормальностью и сопереживанием, которое может к ним появиться. Мы поражаемся их острой интуиции, способности угадать, чего можно ожидать от собеседника, с которыми странным образом соседствуют незнание самих себя и страсть к самокопанию. Ги Жорж прекрасно прочувствовал особенности каждого из экспертов и предоставлял каждому то, к чему тот был наиболее восприимчив.

Нас покидает твердость духа, когда они вместе с нами бьются над разгадкой своей тайны, и когда мы обнаруживаем, что их поведение не имеет ничего общего с обманным маневром или сознательным манипулированием. Они полностью искренни и просят нас объяснить эту про́клятую часть, которая ускользает от них, эту мусорную зону, порождающую преступные помыслы.

Сознательное «Я» прекрасно понимает, кто совершил эти действия, но убийцы не чувствуют себя виноватыми. Чтобы понять это, необходимо, отбросив в сторону все стереотипы из области психологии, четко усвоить разницу между испытанным, действительным, прожитым опытом и событием, созданным как переживание этого «Я». Именно потому, что эти травмы неочевидны, преступление превращается в спектакль. Чаще всего местом для такого представления становится реальная жизнь, а не мир фантазий.

Но убить и умереть – это разные вещи, поэтому таким индивидуумам не понять сегодняшних страданий без эксгумации полученных ранее. Рене Руссильон[47] очень помог мне уяснить эту связь между прошлым, оставшимся незарегистрированным, и преступным настоящим, ищущим выражения в теле другого человека и в инсценировке. Он напоминает о том, что некоторые стороны психической жизни не поддаются вытеснению, так как они не представлены. Только представление может создать предмет вытеснения. Основываясь на выдающихся трудах Дональда Винникотта, известного английского психоаналитика, Руссильон описывает случаи психической агонии совсем маленького ребенка. Будучи не в состоянии освободиться от колоссального длительного травматического опыта, малыш обеспечивает себе выживание, удаляясь, отрезая себя от своей собственной субъективности. Он освобождается, ампутируя часть себя. Этот опыт неминуемо влечет за собой расщепление: одна часть «Я» наделена понятиями, а другая содержит только следы восприятия. Но психика – это не компьютер. Там нет корзины для мусора. Невозможно окончательно избавиться от всех следов. Они копятся и могут взорваться. Их несвоевременное столкновение с некоторыми психическими или физическими качествами, интуитивно обнаруженными при одной из таких встреч, рискует привести к поражению в виде раскола и распада. К этому мы еще вернемся, когда речь пойдет о понятии, которое я называю «преступной любовью с первого взгляда».

Расщепление «Я» сопровождает еще один грандиозный защитный механизм – буквально бешеная идеализация образа матери. Сила этой идеализации не раз поражала меня до такой степени, что я стал считать ее одной из основных черт психической организации серийных убийц, – об этом уже говорилось выше. Невзирая ни на какие превратности судьбы, даже если все факты противоречат этому, образ матери располагается на пьедестале, остается священным и в подавляющем большинстве случаев неприкосновенным. Первая мысль, возникающая у психиатра, заключается в том, что преступные деяния, по крайней мере частично, имеют значение перемещенного матереубийства. Ни у кого так сильно, как у серийных убийц, не ощущается крайняя напряженность этой системы, которая от сознательной идеализации доходит до бессознательной ненависти. Кроме того, как я уже отмечал, эта совершенно непостижимая ненависть начинает казаться безразличием. Я, во всяком случае пока, ни разу не встречал серийного убийцу, который выражал бы осмысленную ненависть к материнскому образу. Он мог быть объектом исключительно дурного обращения, жертвой жесточайшего насилия и отказа в приобретении самостоятельности; за все, что совершила в отношении его мать, будут расплачиваться другие женщины. Серийные убийства – это следствие не сознательной враждебности по отношению к матери, а бессознательной ненависти, расщепленной и направленной на материнский образ.

5. Зло в поисках воплощения

Кто же вы, мистер Хайд? Теперь мы в состоянии ответить на этот вопрос: мистер Хайд представляет собой набор посттравматических мнемонических следов, только и ждущих, когда можно будет появиться на сцене и включиться в действие. В детстве наших убийц всегда есть травма отвержения и стресс. Но они никогда по-настоящему не видны, потому что развились в очень раннем возрасте и слишком масштабные, чтобы их можно было представить себе, облечь в символы и проанализировать с точки зрения психологии. Их следы дремлют там как резерв – на той самой мусорной свалке, в эпицентре разрушительности, в бочке с порохом, которая ожидает искры, способной взорвать субъекта. Когда расщепление в опасности, остается только один выход – повторить травмы из далекого прошлого, обратив их вспять: но на этот раз пострадает жертва. Джекил, сам того не зная, в какой-то мере выступает ведущим в игре при посредничестве бесчинствующего Хайда. Безумная мечта Джекила – стать хозяином Хайда, диктовать, когда тот снова должен совершить свое ужасающее деяние. В серийных убийцах нас зачаровывает их безумная попытка присвоить то, что ни в коем случае не может быть присвоено, – неосознанное стремление к смерти. То, что я метафорически называю психической областью преступления, действует как структура, притягивающая негатив. Она позволяет субъекту не быть отмеченным двойственностью или наличием внутреннего конфликта. Благодаря этой потребности в разделении можно защитить нечто, лежащее в основе расщепления: служа своеобразной стеной, оно одновременно укрывает и отсекает. Само расщепление, пока оно действенно, придает Джекилу на удивление невинный облик. Эта черта поражает в Жероме. Нас так и тянет сказать: «В глубине души он хороший парень!»

В этой связи остается лишь процитировать Паскаля, который так сказал о человеке: «Чем больше он стремится уподобиться ангелу, тем скорее превращается в животное». Тот, кто пытается стать ангелом, выходит за пределы человечности!

Джекил и Хайд не могут встретиться, потому что для Джекила это будет означать катастрофу. Именно в эти критические мгновения Хайд появляется в облике монстра и начинает действовать. Как только преступное деяние будет совершено, последует знаменитое «как ни в чем не бывало». Хайд испарится до следующего раза. Почему Джекил должен чувствовать себя ответственным за злодеяния Хайда? Именно из этих проступков он извлекает выгоду, превратив риск поражения в триумф. Ведь действовал Хайд! Ни один из наших убийц не испытывает чувства вины. Бесчестье и окончательный крах могут произойти только в результате внешнего вмешательства. Только когда Джекил и Хайд будут разоблачены, у доктора потребуют отчета за преступления Хайда. Когда его секрет станет достоянием гласности, на Джекила будут смотреть как на монстра. Сам он не ощущает себя чудовищем, потому что в эту минуту не помнит о дезорганизующих травмах, которые когда-то удерживали его на грани психической агонии. Единственное, что для него очевидно: он стал рабом «врожденной извращенности».