— А кстати, леди Си, ты же ведь обещала угостить меня ужином, а вместо этого… всякие телеологические проблемы. Как насчет того, чтобы перекусить?

Сильвия вроде бы даже смутилась.

— Боюсь, с этим будет трудно. На Таорэре, если ты помнишь, время течет в обратную сторону. Твои друзья работали здесь в специальных «хронолангах» — аппаратах, изолирующих их от здешней «хроносферы». Нормальный человек не проживет в ней и секунды, все его жизненные процессы пойдут вразнос. И кроме этой комнаты — своеобразного шлюза, ничего земного на нашей базе нет. Еды тоже. Кроме вот этого… — Она указала рукой на бар. А в нем, Андрей проверил, только сигареты, масса напитков и несколько пакетиков соленого арахиса и картофельных чипсов.

— А ты сама? — удивился Новиков. — Ты-то как здесь существуешь?

— Точно так же, как и ты. В пределах вневременной капсулы. Поэтому потерпи. Если мы решим все наши проблемы в ближайшие час-два, то сможем вернуться на мою виллу, где ужин не успеет остыть…

«Нет, зачем мне все это? — вновь вернулся к своим мыслям Андрей. — Даже и в Москве двадцатого года мне было бы лучше и спокойнее. Чего я решил ловить? Или прав Лермонтов: „А он, мятежный, просит бури…“?»

Новиков, до того как стать с помощью Ирины журналистом-международником (термин, говорящий не о квалификации, а о степени доверия к тебе коммунистического режима), был очень неплохим психологом, чуть-чуть не успевшим защитить диссертацию по теме настолько оригинальной, что едва ли не десяток профессоров ополчился на двадцатишестилетнего возмутителя спокойствия в том замкнутом мирке, где на протяжении тридцати послесталинских лет поддерживалось такое же спокойствие и единодушие, как в биологии после знаменитой сессии ВАСХНИЛ.

Правда, для корифеев, мечтавших стереть дерзкого в столь мелкий порошок, что и должность лаборанта в провинциальном вузе показалась бы ему подарком судьбы, оказалось неожиданным решение инстанций. Каких именно — задумываться не полагалось, но видеть ненавистное лицо, насмешливо комментирующее ход революционного процесса в одной из стран Центральной Америки с экрана телевизора и, безусловно, довольное своей нынешней ролью, для старших товарищей было куда более непереносимо, чем если бы его назначили ученым секретарем того самого специального НИИ, где он попытался нарушить столь приятный и привычный статус-кво.

А потом? Уже вернувшись с Перешейка, вновь подружившись с Ириной, зачем он ввязался в никчемную битву с агграми? Что он хотел доказать себе и им? Защищал свою женщину от посягнувших на нее врагов? Или, как Портос, дрался, просто потому, что дрался?

Пробыв полгода товарищем Сталиным, вкусив высшую власть в ее крайнем выражении, чего он достиг? Ведь никто в обозримой истории такой власти не имел. Ассирийские деспоты правили жалкими народцами и степень их самовластия ограничивалась возможностью содрать живьем кожу с какой-нибудь тысячи пленников или затащить в свой гарем три сотни наложниц, эффективно использовать которых по назначению мешали только ресурсы физиологии. Даже друг-соперник Гитлер был более стеснен в своих желаниях, чем Андрей. И что? Главное ощущение, которое Новиков вынес из своей сталинской жизни, это разочарование и усталость.

Наверное, сказал он себе, продолжая вести с Сильвией внешне значительную, а на самом деле пустую беседу, я перебрал эмоций и впечатлений. По всем медицинским законам у меня давно должна была поехать крыша. Как у всех участников достаточно длительных и жестоких войн. Мне ведь и вправду в какой-то момент стала почти безразлична собственная судьба. И инстинкт самосохранения притупился настолько, что безумное предложение Сильвии не встретило возражений. А еще это похоже на состояние игрока, настолько заигравшегося и столько проигравшего, что больше нечего терять. Остановиться нельзя, поскольку расплатиться нечем, а продолжая игру, сохраняешь призрачный шанс на выигрыш.

Да и в отличие от пушкинского Германна у него пока есть в запасе пресловутые и еще неубитые три карты.

И вот он сидит напротив аггрианки и с интересом ждет, что она ему наконец объяснит без дураков, зачем он ей здесь потребовался. А уж там посмотрим…

— Ты со своими друзьями думал, что спасаешь свой мир от жестоких агрессоров, — ответила Сильвия на не высказанный сейчас, но неоднократно поднимавшийся раньше как бы между прочим вопрос. — Вы стали жертвами очень распространенной ошибки. Глядя извне на совершенно непонятные для вас взаимоотношения бесконечно чуждых по происхождению и психологии существ, вы решили вмешаться в них на основе вашей примитивной логики. Настолько же бессмысленный поступок, как попытка случайного прохожего навести порядок в группе спорящих на повышенных тонах итальянцев или грузин. Не зная языка, не догадываясь о национальных традициях и темпераменте…

— Передергиваешь, леди Си, — удивительно спокойно, даже как бы подавляя зевоту, ответил ей Новиков. — Я уж думал, что хоть здесь мы с тобой поговорим откровенно, а ты опять… Ты прожила на Земле раза в четыре больше моего, — как бы между прочим подчеркнул он возраст собеседницы, — а сейчас пытаешься из себя дурочку изображать. Нам ведь и вправду были бы совершенно безразличны ваши с форзейлями игры, если бы они не затронули нас лично. Нашу безопасность и нашу гордость, если угодно. Я, например, всегда отвечаю ударом на удар, а лишь потом начинаю выяснять, что на самом деле имел в виду тот, кто на меня замахнулся. Ты заявляешь, что вы гораздо лучше…

— Я сказала: ничем не хуже… — перебила его Сильвия.

— Неважно. Пусть, на твой взгляд, просто не хуже, чем Антон и его форзейли. Однако напали на нас первыми — вы, хотели похитить Ирину — вы, устроили побоище на Валгалле — тоже вы. А Антон нам только помогал…

— Преследуя прежде всего свои собственные цели…

— Не буду спорить. Он — свои, мы — свои. Однако у нас говорят: враг моего врага — мой друг. Хотя бы и до определенных пределов. Мы этот предел пока не перешли. И еще ваши методы с начала и до конца были, безусловно, хамскими… — Он с удовольствием увидел недовольную гримасу аггрианки, которая явно не привыкла в своей роли английской аристократки к столь прямодушным высказываниям.

— Именно хамскими. В любой ситуации вы избирали наиболее грубые, силовые методы решения проблем и, лишь получая достойный отпор, начинали склоняться к более цивилизованным формам общения. Не будем ходить далеко — последний раз в Лондоне и на вашей горной вилле. Вы сразу начали с угроз и пыток, а вот когда Сашка Шульгин перебил ваших охранников, а тебя с твоим напарником положил на пол под дулом автомата, только тогда вы слегка одумались. Ты только не обижайся, — счел он нужным косвенно извиниться за резкость своих слов, — я просто расставляю все по своим местам. Потом-то мы с тобой вроде помирились и даже стали друзьями, но раз уж ты сама подняла эту тему, так давай до конца разберемся. По отношению к нам вы проявили себя как агрессоры. Ваша экзистенциальная правота нас при этом не интересовала. Я вообще не считаю нужным вникать, что мой оппонент думает, я исхожу из того, что он делает…

На Сильвию, похоже, произвела впечатление резкая отповедь Новикова. За время общения в замке, на пароходе и во врангелевском Крыму она привыкла считать его наиболее мягким и деликатным человеком из всей компании.