Настало время Алексею Николаевичу уезжать. Командировка и так затянулась на неделю из-за истории с разрубленными на части извозопромышленниками. Никто ведь не поручал статскому советнику дознание, он влез в него по своей воле. Бумаги по Верхнеудинску давно оформлены, все подписи поставлены. Да и надоело ему в Сибири, хотелось уже домой.

Выпив на прощание с Андреевым, питерец сел в скорый поезд и поехал на запад.

Соседом сыщика по купе оказался видный мужчина, седовласый и уверенный в себе. Когда стали знакомиться, он представился:

– Муравов Анатолий Владимирович, гидрогеолог.

– Как-как? Кто такой гидрогеолог?

– Я занимаюсь питьевой водой, – пояснил попутчик. – Ищу водоносные слои. Вы не представляете, какую дрянь пьют в наших деревнях и даже в крупных городах. А ведь Россия очень богата чистейшей питьевой водой. Только ее нужно сначала найти. Ну а вы чем занимаетесь?

– Так, по коммерческой части, – уклонился от честного ответа сыщик. Он имел привычку скрывать свой род занятий от случайных людей.

Завязался разговор. Сыщику было интересно занятие Муравова: у него в поместье колодцы регулярно засорялись. Да и качество воды оставляло желать лучшего. Два немолодых человека быстро поладили и ехали дальше как добрые соседи. Геолог должен был сойти в Ялуторовске. В Ишиме попутчики вышли проведать буфет. Когда они выпили по коньяку, Лыков, неожиданно для самого себя, признался:

– Я вас обманул, Анатолий Владимирович. Прошу извинить. На самом деле я не купец, а чиновник полиции. Просто у нас не принято об этом рассказывать без особой нужды.

Муравов поморщился:

– Политических ловите?

– Нет, уголовных. Самых опасных, убийц и разбойников. И вот какое дело. Вы умный, много повидали. Вдруг догадаетесь?

Статский советник вынул из кармана клочок бумаги и показал гидрогеологу:

– Вот. Всю голову сломал. Какое слово тут было написано?

Муравов вчитался и задумался:

– «Збенн»… Ну и задачка. Хотя…

И он вдруг объявил:

– Резбенно-иконостасная мастерская!

Сыщик опешил:

– Резбенно-иконостасная? Разве подобные существуют?

– А то как же. У меня сват держит такую в Москве. Их в Первопрестольной даже много.

– А в Петербурге?

– И там есть, не может не быть. Должен же кто-то мастерить иконостасы? Там резчики, столяры, иконописцы…

– Вот это да… Спасибо, Анатолий Владимирович! Вы даже не представляете, как выручили меня своей догадкой. Резбенно-иконостасная… Кто бы мог подумать? Ай да молодец!

В Ялуторовске Муравов сошел, и дальше сыщик ехал с разными попутчиками. Но предположение гидрогеолога давало зацепку. Алексей Николаевич с нетерпением считал часы. Наконец на шестой день пути он сошел на столичный перрон. Быстро заскочил домой, обнял жену и тут же потребовал:

– Ольга, дай мне адрес-календарь, срочно!

– Может, сначала примешь ванну и пообедаешь?

– Сначала календарь.

Оконишникова притащила книгу за прошлый год:

– На, держи. Нового пока нет.

Алексей Николаевич зашелестел страницами и скоро радостно вскрикнул:

– Есть! Целых четыре.

– Чего целых четыре?

– Много будешь знать – скоро состаришься. Все, готовь ванну и прикажи подать на стол. Соскучился я по дому. Послал меня кретин Макаров, куда Макар телят не гонял. Думал унизить статского советника Лыкова глупым поручением. А вышло очень даже интересно!

Ольга Дмитриевна не пыталась выпытать, чего интересного обнаружил ее супруг в Забайкалье. Она уже привыкла, что на его службе сплошные секреты. Приехал здоровый, непораненный, и слава богу.

– Английской горькой налить?

– Налить. Знаешь, есть, оказывается, такая профессия: гидрогеолог. Умные люди ею занимаются, у-у! Кроме того, имеются в русском языке сложные обороты. Вот ты слышала когда-нибудь про резбенно-иконостасные мастерские?

– Леша, повтори еще раз. Какие мастерские? Что за ужасный набор слов? Ты сам его выдумал?

– Самому такое не выдумать. Посмотри в календаре и убедись. Я мог ломать голову целый год и так и остался бы в неведении. Но попался мне толковый попутчик. Эх… Неси горькую настойку, выпьем за гидрогеологию!

Утром, не заходя в департамент, Алексей Николаевич отправился на квартиру к Зуеву. Его бывшего начальника причислили к первому департаменту Сената, и теперь тайный советник блаженствовал. Должность директора Департамента полиции – одна из самых беспокойных. А в Сенате жалованье тоже о-го-го, но делать почти нечего. Синекура! Вот и сейчас Зуев оказался дома, в халате.

– Здорово, Крокодил Петрович! Я тебе омулей копченых привез. Прямо из Байкала!

– Да это же сам Лыков! Бывший арестант и безобразник.

Старые приятели сели. Хозяин спросил:

– По рюмочке? Под омуля.

– Тебе не на службу теперь, а?

– Эх, Леша… Сбылась моя мечта наконец. Хочу – иду туда, не хочу – не иду. Табель никто не ведет, а деньги платят исправно. Это ты богатый, а я нищеброд, мне такое в диковинку. До сих пор никак не привыкну. Боюсь, однажды вызовут и скажут: старый пень, ты еще и бездельник? Ступай вон, жалованья больше не будет…

– Не скажут, потому как все законно, – успокоил статский советник тайного. – Живи и радуйся. Вспомни, как было в пятом году. А в шестом? А в седьмом? Заслужил. Вон и экзема прошла от хорошей жизни.

Зуев во время декабрьского мятежа заболел нервной экземой, которая обезобразила его лицо. Так и ходил на совещания, пугая всех красными пятнами на щеках. И лишь перейдя в Сенат, выехал на лечение в Германию, где избавился от хвори.

Они выпили по рюмке, и Зуев спросил:

– Как ты? Трудно там было?

– В Литовском замке? По-всякому. Чины тюремной стражи в большинстве своем вели себя прилично. Помогали, чем могли. Были и другие, вроде старшего помощника смотрителя и главного вора. Тот снюхался с уголовными, вместе они грабили других арестантов. Я, как узнал, вмешался. Тут все и началось… Три или четыре раза пытались меня убить, пока товарищи не вытащили на волю. Бр-р… До сих пор иногда снится, что я в тюрьме… Просыпаюсь в холодном поту.

– Да. А я ничем тебе не помог. Извини меня, Леша, очень боялся, что выкинут на пенсию вместо синекуры.

– Извинять мне тебя не за что, Нил. Как видишь, я живой и здоровый, только немного попорченный молью. Легко отделался. И ты на теплом месте. Все обошлось наилучшим образом. У тебя усиленный оклад?

– Да, девять тысяч!

Зуев вдруг разом посерьезнел: