– А, может, Господь хочет нас, русских, чему-то научить?

– Да чего-то не учимся мы… русские… Чудно! Потом мы разделимся на россиян и всех остальных; россияне – это те, которые все себе заграбастали. Они прямо так и объявляют по телевизору – вы же знаете, что это такое?

– Конечно, у нас уже несколько лет телевидение существует. Только оно широко не доступно.

– А там очень доступно, не знаешь, куда от него деться. Так они откровенно говорят: мы – россияне, Газпром наше национальное достояние!

– А что такое Газпром? Газовая промышленность?

– Да, это то, с чего они кормятся. Ну и с нефти еще.

– В прошлом твоем рассказе таких подробностей не было.

– Да вы и без них сильно загрустили… И потом, Глашку жалко. Вы-то, Софья Дмитриевна, переживете, а она – идейная…

– Да, Глашу жаль… Знаешь, политика – это как бы одна из оболочек жизни, а человек намного сильней, если для него внешние ее стороны – не главное. Есть же семья, любовь, дети…

– Ну да, еще богатый внутренний мир! У вас-то с ним все в порядке, а вот у меня, например, он небогат. И где ж ему разбогатеть в этом чертовом Тобольске, куда я приеду накануне войны и буду потом вкалывать на каком-нибудь эвакуированном заводе под плакатом «Все для фронта, все для победы!», и хорошо, если ноги не протяну. А когда победим, снова нужно будет выживать – без мужиков, потому что они на этой проклятой войне полягут, в голоде, в разрухе… Нет, Софья Дмитриевна, человек не должен знать своего будущего! Отпустите вы меня!

– Из этого мира? – сразу же поняла ее Софья Дмитриевна.

– Да! – с надеждой в глазах кивнула Клавдия. – В любой другой. Авось, не пропаду!

Софья Дмитриевна раздумывала недолго.

– Хорошо, – спокойно сказала она и встала. – Ты только «олимпийку» не надевай, оденься в платье. Я тебя жду.

Комната, в которую Софья Дмитриевна не ступала с того рокового дня, все так же освещалась нетающей свечей, и все так же на стене висел портрет дамы.

Она обняла Клавдию:

– У тебя всегда будет шанс вернуться.

Клавдия отвела голову назад, посмотрела удивленно покрупневшими глазами.

– Нужно, находясь лицом к Почтамту, крепко зажмуриться. Именно это ты и сделала, когда ресница под веко попала.

– Так просто?! – изумилась Клавдия.

– На первый взгляд просто, но, путешествуя во времени, можно оказаться в любых обстоятельствах. Будь осторожна.

На этот раз Клавдия обняла Софью Дмитриевну, и они замерли.

– Ну, удачи тебе, – пожелала Софья Дмитриевна. И возьми вот это. Пригодится в любом времени.

Раскрыв ладонь, на которой лежали рубиновые серьги, она положила их в кармашек Клавдиного платья.

Следующим утром Софья Дмитриевна позвонила Глаше:

– Я тебя вечером очень жду. Зайдешь?

Оттого, что виделись они накануне – Глаша приносила Клавдии паспорт и билет до Тобольска, – Софья Дмитриевна поразилась происшедшим с ней всего за сутки изменениям.

– Плохо спала, – сказала осунувшаяся, непривычно тихая Глаша. – Да и в горкоме…

Она махнула рукой и придвинула чашку чая.

– Глаша, ты меня прости, но этот разговор не терпит отлагательства.

– Какой разговор? – вяло спросила Глаша.

– Ты же сама видишь: все, о чем рассказывала Клавдия, это не выдумки! За тобой придут не сегодня – завтра!

– Но я ни в чем не виновата!

Софья Дмитриевна горько усмехнулась.

– Конечно, можно ничего не бояться, надеясь на справедливый суд. Только нет его и в помине. Ты просто пропадешь! Ни за что!

Глаша сидела с несогласным видом, однако было заметно, что внутреннее она не противится этим словам.

– Что же мне теперь – скрываться? Даже, если я, как Клавдия, в Сибирь уеду, все равно меня найдут!

– А Клавдия в Тобольск и не уезжала…

– Где же она? – невольно оглянулась Глаша.

– А ты не догадываешься?

Лицо у Глаши покраснело, и глаза с мерцанием остановились на Софье Дмитриевне.

– Что, вы и мне предлагаете то же самое?!

– Другого выхода нет! Согласись, это же не безусловная гибель, как если бы ты осталась здесь – ожидать своего часа. И потом, можно всегда вернуться, ты же знаешь. Риск, конечно, есть, однако в таком деле его и не может не быть. Знаешь, я открыла Клавдии способ возвращения, но она до сих пор там. Я уверена – ничего плохого с ней не случилось.

Глаша, облокотившись на стол, закрыла лицо руками.

– Глаша, родная, у меня никого, кроме тебя… Когда ты уйдешь, я останусь одна. Совершенно одна! Но так я хотя бы буду знать, что ты есть, и, может, когда-нибудь мы даже встретимся. Ты должна уйти. Понимаешь?

– Да, – прошептала Глаша, отстраняя руки. – Но Эмиль! Я не могу без него!

– Так будьте вместе! Здесь он обречен, а там, да еще вдвоем, вы не пропадете, поверь!

Глаша благодарно положила ладонь на руку Софьи Дмитриевны.

– Как его только уговорить? Боюсь, что это невозможно.

– Отчего же? Пусть он это сделает ради тебя! Не может же революция быть дороже любимой женщины!.. Ах, да, по тому, как ты смотришь, я понимаю, что сказала глупость. Значит, найди другие доводы! Я и сама бы с ним поговорила, но ты знаешь – он меня недолюбливает.

– Хорошо, Софья Дмитриевна, я постараюсь, я найду подходящие доводы.

– Вот и договорились! Но сделать это нужно в самое короткое время. Завтра вечером я вас жду.

* * *

Так никогда Софья Дмитриевна и не узнала, сумела ли Глаша убедить Будного, потому что на следующий день их обоих арестовали. Софья Дмитриевна ходила в тюрьму с передачами для Глаши до тех пор, пока ей не объявили, что гражданка Спиридонова осуждена на десять лет без права переписки. От Клавдии Софье Дмитриевне было известно, что это означает…

И она осталась совершенно одна.

– Соня! – вскрикнул Алексей Арнольдович.

Вокруг было все то же – светлый день, движение улицы, трое странных молодых людей – только не было ее.

– Они, наверно, фокусники! – отреагировал на исчезновение Софьи Дмитриевны тот, что был с кольцами в ушах.

– Пошли отсюда, пацаны, не нравится мне это, – отозвался его приятель, и троица, гуськом ринувшись на другую сторону улицы, запетляла между авто.

А Алексей Арнольдович, словно его обесчеловечили, как механическое существо, стал заведено озираться. А когда душа к нему вернулась, вошла в голову и первая мысль, которая показалась страшнее смерти: Сони теперь не будет… Она буквально подкосила Алексея Арнольдовича – чтобы не упасть, он сел на тротуар.