писал в 1840 году об одном из спектаклей с участием Боброва: «В иных местах нынче он был так простодушно забавен, так натурально пьян и храбр из-за бутылки, что если б не фарсы (кое-где) для райка, если бы не крайность в успехе, эта проклятая утрировка, которая при усиленных аплодисментах так и подмывает актера на „азарт“, можно бы порадоваться очень замечательному дарованию»[73].

«Натуральный», «простодушно забавный» – как раз те эпитеты, которыми награждали рецензенты игру Соленика, когда хотели подчеркнуть ее полнейшую естественность. Но у Боброва это были только элементы; они могли бы развиться, усилиться, дать актеру свое неповторимое лицо, если бы… «если бы не… эта проклятая утрировка». Можно понять Кульчицкого, который был так зол на эту утрировку…

Все же факты показывают, что медленно, с огромным трудом и, видимо, не без влияния Соленика Бобров в середине 40-х годов стал освобождаться от непременных фарсов и этой самой утрировки. Но окончательно он так и не смог порвать со старыми, затрепанными канонами исполнения комических ролей.

В отчетах о спектаклях харьковского театра можно было часто прочитать примерно следующее: «За Бобровым играл порядочно Домбровский; но он уже слишком фарсил». Действительно, по своему дарованию Домбровский шел за Бобровым, но намного превосходил его утрировкой, фарсами.

Т.М. Домбровский исполнял роли Филатки и Мирошки, роли дурачков, простачков, деревенских неучей, подьячих и «всевозможных кривляк всякого рода, возраста и звания». И, надо сказать, он пользовался большой популярностью в этих ролях. В них он был вполне в своей тарелке – со своей комической наружностью, коротким туловищем, веселым добродушием и наивностью. «Все возбуждает в зрителях непритворный смех, – писал рецензент А.Д., – жаль только, что г. Домбровский не знает уж никаких пределов».

В этом незнании «никаких пределов» как раз и заключалась своеобразная притягательная сила игры Домбровского, делавшая его любимцем «посетителей верхнего яруса, галерки и райка», вызывавшая «гром аплодисментов бородатой публики».

У того же рецензента А.Д. есть интересное свидетельство, показывающее, какого рода зрителям нравились фарсы Домбровского. «Спросите у любого сидельца, из любой лавки, который изо всех артистов больше ему нравится? Ведь он не назовет вам Соколова, Рыбакова или Млотковского, или Соленика, нет! ему по сердцу всего более Домбровский. „То-то мастер, – скажет он, – распотешил душеньку, надорвал животики!“ – г. Домбровский, довольный этой похвалою, еще неутомимее старается понадорвать животики своих поклонников-бородачей…»[74]

Мы снова видим, как разнослойность публики питает противоположные тенденции сценического искусства: одним нравится «благородный комизм» Соленика, другим по душе «надрывающий животики» стиль игры Домбровского.

Крайне ценно, что другой театральный критик, поэт Н. Беклемишев, полемизировавший со многими положениями статьи А.Д., тем не менее подтверждает правильность его отзыва о Домбровском. «Насчет Домбровского согласны мы с г-м А.Д., потому что в самом деле г. Домбровский прибегает часто к фарсам». Беклемишев считает, что «в этом случае он идет в сравнение с Живокини гораздо более, нежели г. Бобров, которого г. А.Д. называет харьковским Живокини. В г-не Боброве кроме фарсерства заметны зачатки „истинного комизма“»[75]. Но все же более правомерна параллель А.Д., чем Беклемишева, и отмеченное Беклемишевым у Боброва сочетание элементов фарса и истинного комизма только подтверждает это. Что же касается Домбровского, то его не знающая пределов утрировка граничила с грубым, площадным гаерством.

При всем том Домбровский был по-своему даровитым актером. В совершенстве владея украинским языком, он особенно отличался «в малороссийских ролях».

В харьковской труппе было еще несколько комиков: Ленский, Максимов 2-й и другие. Все они уступали по своему таланту Боброву и Домбровскому, но «фарсили» не меньше их. Водевильная техника игры крепко держала их в своем плену.

Рымов рассказывает, что он слышал разговор двух зрителей о комическом актере Максимове 2-м. «Утрирует», – заметил один из зрителей, а второй прибавил: «Поучитесь, г. Максимов 2-й, смешить у Соленика»[76].

Этот совет харьковские рецензенты адресовали и другим актерам. Но сформулирован он мог быть и по-другому: учиться у Соленика не смешить зрителей, потому что, стремясь к верному раскрытию образа, актер достигал комического эффекта как бы непроизвольно. То, чего больше всего добивались Домбровский, Ленский, Максимов 2-й, словно само собой давалось в руки Соленику.

4

Сохранилось более подробное описание одной роли Соленика, которое показывает, как глубоко и притом оригинально раскрывал он сатирические типы. Это роль купца Милованова в комедии Н. Полевого «Иван Иванович Недотрога»[77].

22 ноября 1840 года в Харькове состоялось первое представление комедии. Соленик, по свидетельству Кульчицкого, играл «лучше всех».

Далее Кульчицкий поясняет: «Давно уже заметно, что талант его начинает оживляться более в ролях стариков, чем молодых. Здесь представляется ему больше разнообразия, свободы, непринужденности. Возьмите для примера хоть нынешнюю роль Милованова. Кто другой сумел бы дать ей такую занимательность и правдоподобие? Его простодушное, несколько грубое обращение, беззаботная откровенность, нисколько не скрываемое важничанье; эта привычка – будто бы под видом простоты – говорить всякому „ты“; наконец – костюм и манеры: все это так и напоминало нам одно из тех лиц купеческого сословия, которые чрез свое богатство делаются в некотором смысле оракулами своего кружка и получают в глаза многих значительную степень важности. Соленик все это очень хорошо понял и еще лучше выразил, особливо когда с таким убеждением говорил бедному профессору „великие истины“ о миллионах: „смотри – Миллион тебе кланяется! а ведь нынче у кого миллион, тот никому не кланяется…“»[78]

Словом, и здесь комическое в игре Соленика было непременным следствием «правдоподобия» и верности действительности. Актер основывался на глубоком постижении сущности выбранного характера. Он нигде не изменял своему герою ни грубым фарсом, ни нарочитым «саморазоблачением», но, напротив, был всегда степенно-солиден, важен и даже простодушен. Но самое интересное – он играл совсем не того купца Милованова, который был выведен в комедии Полевого…

Обратимся к пьесе. Иван Иванович Недотрога, бывший профессор Ришельевского лицея, приезжает из Одессы в Петербург. У него два дела: хлопоты о месте директора, которое он надеется получить в столице, и устройство дел своей дочери, которая «смертельно влюблена» в сына купца Милованова. Милованов-младший тоже без ума от дочери профессора. Молодые решили пожениться. Так судьба сталкивает Недотрогу с купцом Федотом Миловановым. Кто же такой Милованов?

Он представляет собой «совершенную изнанку» одесского профессора. Недотрога щепетилен, деликатен, обидчив, раздражителен. Милованов режет правду в глаза, не может примириться с манерностью и церемонностью. «Я груб, крикун, не ведаю светского вашего обхождения», – говорит Милованов с гордостью. Гордится своим героем и Полевой, хотя и понимает, что его откровенность, неотесанность, а с другой стороны, щепетильность Недотроги должны привести к взаимным обидам и недоразумениям.

Но как благороден