и нравственен Милованов при всей своей грубости! Он без колебаний соглашается на брак сына, хотя знает, что у его невесты ни гроша за душой. Он сам приезжает на квартиру Недотроги и упрекает его, что тот сразу же не приехал к нему как к будущему родственнику. И только встречая полное непонимание со стороны профессора, Милованов выходит из себя: «Я тебе целый час твержу, что, любя сына и желая ему и дочери твоей счастья, я к черту мое богатство… И что же? Не на коленях же мне просить у тебя твоей дочери… Миллион не кланяется, брат, не только тебе, да и никому!» Последние слова звучат у Полевого совсем не иронически; напротив, произнося их, Милованов исполнен сознания собственного достоинства и чести.

Это не единственное упоминание о «миллионе» в речи купца: «Не всякий отец на моем месте согласился бы на то, на что я соглашаюсь… Вы профессор, человек почтенный, пользуетесь уважением – хорошо! Уважение и ученье славные вещи, да из них шубы себе не сошьешь – понимаете! А у Федота Милованова миллион рублей, так это что-нибудь значит – черт возьми! Но Федот приходит к профессору просить руки его дочери, когда за сына его отдадут генеральшу… Понимаете?»

«Понимаете?» – допытывается у профессора и сам Н. Полевой, и его всесильной, направляющей волей тот наконец понимает… Отношение Недотроги к Милованову связано с общим идейным смыслом пьесы. Бедный ришельевский профессор совсем было пал духом и решил, что ни должности ему в Петербурге не получить, ни дочери за сына миллионера не выдать. «И поделом тебе, старому дурню», решившему действовать «без гибкой спины», «без модного лба», «без ловкого языка», полагаясь только на собственную честность да на порядочность Милованова… Но где она, порядочность купца? Недотрога уж было занес руку для сокрушенного бияния себя в грудь, но тут жизнь посмеялась над его неверием. Профессор получает в Петербурге долгожданное место, и одновременно улаживается дело с замужеством его дочери. Торжествует честность и неподкупность правительственных чиновников. Освящаются незыблемые и вечные устои общественного миропорядка… Таков нехитрый философский итог пьесы, в свете которого фигура купца Милованова приобретает особый вес.

В пьесе Милованов занимает совсем не то место, которое отвел ему Кульчицкий, основываясь на трактовке этой роли Солеником. Миллион придает Милованову не мнимую, а подлинную значительность, потому что в глазах драматурга это не порок, не клеймо, а наоборот, заслуга: «на свете все… товар», важно только торговать честно и с достоинством. Таким образом, миловановские «великие истины» о миллионах предстают в пьесе как действительно великие истины. «Оракулом» и уважаемым лицом Милованов является не «в своем кружке», а в обществе, так сказать, объективно. Обращается ко всем на «ты» Милованов не «под видом простоты», а по действительной простоте и открытости своего характера и т. д. Таков Милованов в пьесе, и для монархиста Полевого, автора «Речи о невещественном капитале» и речи «О купеческом звании», возлагавшего большие надежды на деятельность русских купцов и промышленников, это естественно и понятно. Но не таков Милованов в исполнении Соленика, который, будучи верным действительности, «хорошо понял и еще лучше выразил» истинную сущность подобного типа. Характер, трактованный в драматическом, а вернее сказать, почти в апологетическом плане, актер переводил в плоскость сатирическую. Он играл другого, своего Милованова.

Из сопоставления комедии Полевого с отзывом Кульчицкого это явствует с неоспоримой наглядностью. Мы можем здесь вполне положиться на свидетельство рецензента. От него могли бы ускользнуть частные моменты игры актера, он мог бы, наконец, не понять или истолковать по-своему общую трактовку представляемого характера, но не заметить, каким было отношение актера к герою, сочувственным или отрицательным, он, разумеется, не мог. А это в данном случае самое главное.

Мольер говорил в «Версальском экспромте» о характерах, порождаемых временем, присутствие которых необходимо в комедии. «В старых комедиях неизменно смешил публику слуга-шут, а в нынешних пьесах для увеселения зрителей необходим смешной маркиз». Рост общественных противоречий русской действительности все настойчивее выдвигал на сцену наряду со «смешным» чиновником и «смешным» помещиком – фигуру «смешного» купца. Во всей широте эта задача была выполнена А.Н. Островским, но и до него драматурги и актеры делали удачные попытки овладеть этим характером. К их числу должно быть отнесено исполнение Солеником роли Федота Милованова.

5

Наибольшие возможности Соленику для развития и проявления его «решительно комического таланта» представляли комедии Грибоедова и Гоголя. В списке лучших ролей артиста Рымов называл роли Фамусова, Репетилова, Кочкарева, Хлестакова, Бобчинского… Но, увы, до нас дошли обидно скупые сведения о том, как раскрывал Соленик эти образы.

Об исполнении роли Фамусова вообще ничего не известно, кроме того, что это была одна из лучших ролей Соленика. О Соленике – Репетилове сохранилось только скупое упоминание Кульчицкого, отмечавшего, что в спектакле 16 мая 1840 года Соленик «в Репетилове чересчур спешил говорить», да и весь спектакль прошел неудачно[79].

Более подробными сведениями располагаем мы об игре Соленика в комедиях Гоголя. 27 августа 1843 года на харьковской сцене состоялось представление гоголевской «Женитьбы». Выбор был сделан бенефициантом, то есть самим Солеником. Позднее Соленик вновь выбрал «Женитьбу» для своего бенефиса, и харьковские рецензенты не преминули поставить ему это в заслугу. В 1844 году некто Т-ко писал: «Соленик избрал для бенефиса „Женитьбу“ Гоголя, и он не мог избрать ничего другого: он художник… Но вы видите, как бездарность избирает для себя Бабелину…»[80] Случалось, конечно, что пустые пьески выбирали для своего бенефиса не только «бездарности», но и сам Соленик, и харьковские рецензенты готовы были об этом забыть. И не без оснований: постановка «Женитьбы» с участием Соленика явилась большим событием культурной жизни Харькова.

В день премьеры 27 августа 1843 года Подколесина играл Бобров, который на этот раз старался избегать фарсов. Кочкаревым же был Соленик. «Быстрый, хлопотливый, рассыпая обильным потоком свои слова, он составлял резкий контраст с Бобровым», – отмечает Рымов.

Но Рымов высказывает ряд упреков своему любимому артисту. Во-первых, Соленик позволял себе изменять текст роли, что в таких пьесах, как «Женитьба», просто недопустимо. Во-вторых, он подчас придавал образу неверный оттенок. «Г. Соленик иногда сбивался на молодого повесу», в то время как «в его подвижности, хлопотливости должно бы быть поболее грубости, неуклюжести». Ведь Кочкарев – «это всесветный хлопотун, пройдоха; он во все вмешивается, за все хватается, со всеми знаком и все знает, кроме одного: из чего он за всех и каждого хлопочет»[81].

Особенность поведения Кочкарева получила в критике более подробное, а главное – определенно позитивное толкование – как художественное открытие. Эту мысль сформулировал Белинский: напомнив слова Кочкарева о том, что