Знаешь, когда сильно чего-то хочешь, оно, блин, случается. Только надо ОЧЕНЬ СИЛЬНО хотеть. Или очень сильно материть.

Я услышал фразу, брошенную Светкой уже из прихожей, которая в иных обстоятельствах могла надолго вогнать меня в ступор, но поскольку я уже был там, то практически не среагировал.

— Вавилов, я пошла! — крикнула она, щелкая замками своей сумочки. — За вещами приду завтра в обед. Постарайся исчезнуть на это время, не могу тебя видеть!

И все. Она грохнула дверью. От ее интонации остались неприятные ощущения — так обычно говорят люди, которые решили для себя что-то окончательно и бесповоротно. Такие своих решений не меняют.

Но вряд ли я сильно беспокоился об этом в тот момент. Я отправился в свой кабинет, выкопал из-под одеяла на диванчике мобильник, набрал номер Косилова. Я даже не знал толком, что ему скажу, мне просто хотелось услышать его бестолковое заикание.

Увы, меня ожидал чудовищный по своему воздействию облом. Аппарат Косилова был вне зоны действия… либо выключен.

Я потер торцом трубки вспотевший висок, подошел к окну, отдернул занавеску. Светлана шла по двору и с кем-то разговаривала по телефону.

«Кхм, ей повезло больше», — подумал я.

На одном плече у жены висела ее любимая рыжая сумочка, на втором — плотно набитая спортивная сумка. Стало быть, она действительно собирает вещи. С кем же она так энергично ругается по телефону? Обсуждает свои действия с любовником? Вполне возможно.

Я отвернулся и оглядел свой неприбранный кабинет. Это была самая маленькая комнатка в нашей «трешке». Когда-нибудь она могла стать детской комнатой, но это теперь уже под большим вопросом. Я люблю детей, но если верно утверждение, что женщины заводят потомство только с мужчиной, в котором полностью уверены, то отчасти справедливо и аналогичное мнение относительно самих мужчин — я хочу доверить своего ребенка достойной женщине, умеющей радоваться жизни. А чему его может научить депрессивная особа? Тому, что все мужики — твари, и поэтому лучше оставаться поближе к маме?..

Черная сумка стояла под письменным столом. Увидев ее, я вздрогнул. В груди снова ухнуло, и снова от шеи к копчику побежали мурашки. Серега знал, что делал, когда предлагал мне оставить камеру у себя. Ему, видимо, уже хватило приключений выше крыши, теперь моя очередь.

Интересно, что я собираюсь с ней делать?

«Разбей ее и забудь, что это было», — советовал мой разум. Вернее, та его часть, что до сих пор любила мультфильмы и манную кашу по утрам. К этому типу я прислушиваюсь чаще, чем ко Второму. Но Второй иногда бывает более убедительным.

Знаешь, в то самое утро у меня началось классическое и многократно описанное в литературе противостояние двух половин. Я когда-то считал эти перебранки изящной выдумкой романистов, эдакой психологической виньеткой, но, честное слово, с возрастом я стал почти физически ощущать, как во мне разговаривают двое, причем один из них — законченная падла.

«Ты представляешь, что за штука попала в твои руки?! — принялся за свое Второй. — Ты хоть можешь вообразить себе, чего с ней можно наворотить?!»

— Пошел вон… — прошептал я вслух. Лоб у меня опять покрылся испариной.

Но Падла не унималась.

«В твоей жизни никогда не происходило ничего экстраординарного. Родился, учился, влюблялся, сношался, женился… и все просрал. Всё! Дальше что? Болван, эта штука перевернет всю твою жизнь, если ты научишься правильно ею пользоваться».

Я хмыкнул. Правильно пользоваться? Как?! Она же убивает!

«Брось, — бубнил Второй, — убивают монтировкой, пистолетом, ножом, бомбой, словом. Видеосъемкой не убивают. Во всяком случае, это необъяснимо и недоказуемо. Это из области мистики, а мистика — достояние Голливуда. Ты не можешь за это отвечать».

— Но…

«Хорош скулить! Возьми ее!!!»

От последнего крайне сексуального «вопля» я чуть не вздрогнул. Я шагнул в комнату, склонился над сумкой. Несколько секунд молча смотрел в черноту ее внутренностей, потом сунул туда руку…

Миша, ты мне не поверишь, но она была теплая!

Я отдернул руку, словно меня ужалили. Я готов был поклясться, что камера нагрелась, будто последние несколько часов работала напропалую. Такого не может быть, я же ее выключил!

Я снова дотронулся до аппарата. Сомнений быть не могло. Я вынул камеру из сумки, оглядел со всех сторон. Черт возьми, это самая обычная видеокамера, одна из тех, что используются на телевидении для выездных съемок. Что с ней случилось?

В эти мгновения я чувствовал себя так, будто держал в руках нечто совершенно невообразимое, словно… словно… черт, не могу подобрать сравнение. Как будто какой-нибудь магический кристалл свалился с неба, из глубин космоса, а я прогуливался по лужайке, никого не трогал и совершенно случайно оказался рядом с местом падения. Вот только кричать о находке мне совсем не хотелось.

Стараясь не попадать в поле зрения объектива, я аккуратно засунул камеру обратно, взял сумку, закинул ее на плечо и направился в прихожую.

* * *

Я быстро спустился на лифте вниз, не отрывая одной руки от сумки, толкнул дверь подъезда и практически лоб в лоб столкнулся с ментами. Их машина стояла на тротуаре, а по ступенькам прямо навстречу мне поднимались двое мужчин.

Я съежился. Очевидно, они это заметили. Елки-палки, никогда русскому человеку не избавиться от этих мурашек в генах, которые заставляют напрягаться каждый раз при встрече с сотрудниками милиции! Вроде и не совершил ничего, и совесть чиста, а почему-то втягиваешь голову в плечи и колдуешь мысленно, чтобы они прошли мимо. Что они с нами сделали?!

Совесть моя в данный момент была чиста не до конца, и, разумеется, когда я увидел этих ребят на крыльце своего подъезда, на лице тут же отобразилась вся гамма чувств запуганного ментами российского налогоплательщика. Я почти прошел мимо, едва не коснувшись плечом одного из парней, но спустя пару секунд меня окликнули:

— Минуточку, молодой человек!

Я обернулся. Что творилось сейчас с моим лицом и, главное, с глазами, я мог только догадываться.

— Да.

— Вы в этом подъезде живете?

— Угу.

— Вавилова Виктора Николаевича знаете?

Я попытался взять себя в руки. Ни в коем случае нельзя выдавать себя раньше времени. Нет у них на меня ничего. Абсолютно ничего нет!

— Хотелось бы думать, что хорошо его знаю. Но иногда мне кажется, что я ошибаюсь.

Менты ничего не поняли. Эх вы, сыскари несчастные!..

— Я вас слушаю, — сказал я, ставя сумку на бетонную ступеньку.

— Вавилов Виктор Николаевич?

— Он самый. — Я попытался улыбнуться.

Смею надеяться, что получилось вполне сносно, но менты как-то нехорошо ухмыльнулись.