пьют. — Хэп снова слушает мои мысли и легонько посмеивается. — Вот оно. Смотри.

Это то же самое знаковое дерево, но ветви указывают вниз, на раненую олениху. Ее шкура разорвана чем-то ужасным, живот разгрызен, и я вижу, как внутри тела дрожит сердце размером с кулак, черное от крови. Из горла оленихи доносится звук, не человеческий и не животный, но принадлежащий обоим — звук глубокой, невыносимой боли.

«Ох, Хэп. Сделай что-нибудь».

— Я не могу, но ты можешь. Она совсем как ты, милая. Вот как ты ее найдешь.

Потом олениха исчезает. Подстилка леса коричного цвета, с иголками секвойи, прохладная, сплошная и ровная. Хэпа нигде не видно, но я слышу его; его слова проходят сквозь меня, как самый первый звук, как шум моря в раковине, целый лес в одной ветке.

— Не бойся. Ты поймешь, что делать. Просто следуй за знаками.

«Что? Нет. Вернись!».

— Анна, милая… Вот почему ты здесь. Открой глаза.

* * *

Я просыпаюсь с гудящей головой. Язык сухой и распухший. Мне уже давно снятся яркие сны. Рано или поздно это случается со всеми полицейскими. Но от этого сна остается похмелье, которое не имеет ничего общего с «Мейкер’с марк».

Я забираюсь под душ и долго стою под текущей водой. Жду, когда гул в голове уляжется, но он не хочет. Меня накрывает волна тошноты, и я опускаюсь на пол, обнимая колени, а вода занавешивает меня горячим дождем. Я чувствую странную ноющую боль внизу живота, ощущение, которое сбивает с толку, пока я не улавливаю слабый запах железа. Замечаю струйку крови, текущую между ног и дальше, в слив, бледно-розовую, слабую. Мой цикл вернулся.

Пока медленно проходил мастит и груди начинали возвращаться к норме, я пыталась забыть о своем теле, но оно, похоже, все помнит. Как я кричала в тот день чужим голосом. Как Брендан твердил мне, что «скорая» уже едет, будто это еще что-то значило.

Соседка, Джоан, не отходила от меня. У нее было белое лицо, абсолютно бескровное. «Мне так жаль», — все время повторяла она. Но я не могла ей ответить. Потом надо мной стояли медики из «скорой»; мои джинсы липли к ногам, влажные и холодные. Внутри них я чувствовала себя мертвой. Мне нужно было выпустить тело, но я не могла разжать руки. Издалека я слышала детский плач. Один из медиков все время повторял мое имя, которое почему-то звучало абсурдом.

Мокрая, дрожащая, я ощущаю все это с ужасной непосредственностью: тяжесть вины, боль Брендана, сомнения Фрэнка, руины моей жизни вдали, будто горящий город. Я надеялась, Мендосино поможет мне исцелиться и забыть. А вместо этого он оказался полон призраков и следов. Посланий, которые нетерпеливо дожидались меня.

Хэп в моем сне о раненой оленихе. «Она совсем как ты, милая. Вот как ты ее найдешь». Затравленный взгляд Кэмерон на листовке о пропаже. Ее крик о помощи, который я не могу заглушить даже на минуту, как ни стараюсь.

Поднимаюсь. Колени трясутся так сильно, что мне больно. Я только приехала сюда. Я даже близко к подобному не готова. Но это неважно. Зеркало в ванной затянуто влажной пленкой. Все, кроме небольшого круга, и в его центре — мое лицо. Каждый знак говорит об одном.

Мне назначено найти Кэмерон Кёртис.

Часть II

Тайные вещи

Глава 13

4 июля 1970 года все патрульные машины департамента шерифа выстраивались на Мейн-стрит на парад, к фейерверку на утесе. Мне было двенадцать, я ждала своей доли бенгальских огней, которые шериф Эллис Флад раздавал всем ребятам. У него в кабинете стояла целая коробка, включая дымовые бомбы, фонтаны и даже ракеты с надписью «Не держите в руках после того, как подожгли фитиль» на боку оранжево-синей коробки — как будто нам нужно было об этом говорить. Хотя, возможно, нужно было.

Мне всегда было неуютно во время праздников. Празднование обычно подразумевало для меня хаос, а взрослые, которые всем руководили, были рассеянными и сумасбродными больше обычного, позволяя себе оттянуться.

…Рождественским утром, когда мне было восемь, я рано проснулась в нашей квартире в Рединге и обнаружила, что моей матери нет не только в кровати, но и вообще дома. В гостиной, под пластиковой елкой, которую мы поставили неделю назад, на месте подарков была только скомканная простыня. Гирлянда осталась включенной на ночь и теперь разбрасывала мигающие радужные яйца по полу и стенам. На кофейном столике рядом с переполненной пепельницей из пластикового пакета высовывались три красно-белых носка, всё еще с этикетками из магазина.

Я только начала собирать все части вместе, когда дети выбрались из своей комнаты, и мне пришлось быстро соображать.

— Санта приходил? — спросил Джейсон. Он был в футболке с Капитаном Кенгуру[20], без штанов, и прижимал к себе Фредди, плюшевого гепарда.

— В этом году он сильно занят, — торопливо ответила я. — Наверное, придет следующей ночью.

— А где Робин? — Эми вытащила изо рта большой палец, чтобы задать вопрос, потом быстро засунула его обратно, оглядывая комнату, пока я мягко подталкивала ее в спину.

— Помогает Санте. Пошли, давайте поедим.

Джейсон и Эми были моими сводными братом и сестрой, четырех и пяти лет от роду. Ирландские близняшки, так их звала моя мать, хотя я понятия не имела, что она имеет в виду. Их собственная мать, Триш, всегда была немного не в себе и давно не заходила их проведать. Наш папа, Ред, отбывал срок за вооруженное ограбление винного магазина. Он был в лыжной маске, но снял ее, как только вышел на улицу, а там были свидетели.

— Вот идиот, — не раз приговаривала мать после вынесения приговора. — Он бы обеими руками собственную задницу не нашел.

Я давно научилась соглашаться с ней и не усложнять жизнь. К счастью, она любила детей, даже наполовину чужих, и не заботилась о Триш. В любом случае бо́льшую часть работы по дому делала я. Мы жили сами, вчетвером, уже много месяцев, и все шло нормально. Мне позволяли готовить с пяти или шести лет, и за все время не было ни одного происшествия, даже обожженного пальца.

— Ты хороший помощник, — не раз и не два говорила мама, и всякий раз мне казалось, что из-за большой мрачной тучи выходит солнышко.

В то утро я подтащила стул к плите, чтобы приготовить яичницу-болтунью, и размешивала яйца на сковородке деревянной ложкой, пока они не прожарились как следует. Иначе Эми отказывалась их есть.

У Эми были очень светлые волосы. Когда она