Без шляпки и мешковатого пальто Ирина Петровна оказалась статной женщиной с длинной балетной шеей – и верно, танцевала некогда Ирина Корсакова в кордебалете Кировского театра. Но уже двадцать восемь лет как на пенсии. О, так вам…О, никогда не скажешь. На стенках комнаты фотографии висят, хорошо, что я близорука, а она не настаивает. Не указует перстом (это, видите, я в «Жизели», третья слева) – и не надо лицемерить. Да я и не умею.

Если жить вне коллектива, ничего этого не нужно. Как в деревне крестьянину. Лицо, может, и корявое, а своё. Не надо его кривить в подлых улыбках – «Ниночка Олеговна, как вы сегодня прекрасно выглядите!»

– Попробуйте варенье, берите кексы, это всё наше, сами делаем.

– Ваша семья?

– Наша семья, да. Ну, дорогая, вы рассказывайте, пожалуйста. Как провели ваше время, вы, конечно, милая моя, бутылочку ту опрокинули… в себя?

Чай не чайный какой-то.

– Травяной сбор, – разъяснила Ирина Петровна, – я чай давно не пью.

– И кофе не пьёте?

Только рукой махнула и рассмеялась.

– Мы сами готовим травяные сборы, это свежий. Не то, что в аптеках продают, Бог весть что…

При слове «аптека» Ирина Петровна гадливо поморщилась.

– Вы думаете, и травяные сборы можно подделать?

Ирина Петровна подняла вылезшие брови и вперила в меня пронзительный взгляд цепких сереньких глазок.

– Чего ж проще, милая моя! Труху в пакетики запаять и по ста рублей впаривать. А я про зверобой свой знаю даже, где он рос и кто его собирал.

– И где он рос?

– У нас в Мокрицах, у реки. В августе. Я и собирала, и ещё три сестры.

– У вас три сестры?

– Мы все сёстры.

Да, секта. Я так и думала. Брат, который стулья подарил, – того же колера брат. Сейчас начнётся вербовка. Задурят голову, потом квартиру отнимут… Внимание, Катерина!

– Так что у нас там с бутылочкой?

– Выпила.

– Довольны результатом?

– Результат, Ирина Петровна, один и тот же, сами знаете.

– Что там знать, знаю. Дорогая моя, как на пенсию вышла, девять лет спивалась. Детей нет, родители умерли… Это их квартира.

Понятное дело, что их квартира, и у меня квартира от родителей, нам самим, переломанным людям, на квартиру не заработать. Кто-то смог, а мы не смогли. А что смогли? Государство расхерачили, орден нам на грудь. Да я при чём, я девочкой была. Башлачёва слушала, обмирала? На кинчевских камланиях танцевала на спинках стульев? Так ты, детка, в доле. Есть такая статья – соучастие в преступлении. Я не знала! А незнание законов не освобождает от ответственности. Каждому поколению – своя статья, детка…

– Жила я – сами понимаете. А на водку тем не менее всегда хватало. И потом, у меня были мужчины… знаете, балетная выправка многих привлекает. Про балерин в мужской среде ходят слухи, что у них всё там так необыкновенно… мускулы, растяжка…

Заинтересовалась.

– А это правда?

– И да и нет. Растяжка растяжкой, но есть проблема… возбуждения, понимаете ли, дорогая, без этого мускулы штука декоративная. На самом деле всякое искусство так обгладывает женщину, что в ней мало жару остаётся на любовь… Приходит мужчина, приходит с бутылкой, а потом мужчина не приходит, и ты несёшь бутылку сама. Однажды чуть не сгорела я вот в этой самой квартире… Но Бог привёл к хорошим людям.

Баптисты, адвентисты, пятидесятники, свидетели Иеговы, мормоны, какого сорта эти черти…

– Общество трезвости? Собираетесь вместе и рассказываете, как это прекрасно.

Ирина Петровна улыбнулась, и я опять заметила, что улыбка не фальшива, но приторна. Но как чисто и приятно она одета – белая блузка и коричневый трикотажный сарафан. Опять шарфик, на этот раз в ромашках. Образок на шее и всего одно колечко на правой руке, чернёное серебро. Облик располагающий – наверное, в их семье она вербовщица. Новых братьев и сестёр приводит.

– Вы когда-нибудь слышали про Ивана Чарикова?

Ничего и никогда не слышала я про Ивана Чарикова.

И сестра Трезвость начала рассказывать.

12:30

– Мы – чариковцы, продолжатели дела Чарикова, Ивана Трофимовича. Община его образовалась в Мокрицах, в 1922 году, а в семидесятых, дорогая моя, произошло разделение, часть братьев и сестёр пошли ложной тропой, но мы, настоящие чариковцы, сохраняем Учение Ивана Трофимовича, идём дорогой Отца, хотя честно скажу вам, Катя, подлинного секрета чариковского не знает никто.

– Что за секрет? Как людей облапошивать?

– О, как вы ошибаетесь! Как ужасно и глубоко заблуждаетесь! Секрет у Отца был. И передать его, завещать другому и даже поведать никому того секрета Иван Трофимович никак не мог, хотя бы и пожелал того всеми фибрами души. Этот секрет обретался в нём самом, и опознать его и вылущить для передачи стороннему лицу было невозможно при всём желании.

– Никогда не слышала ни о Чарикове, ни о его великом непередаваемом секрете.

– Неудивительно. Меня удивляет, милая моя, когда люди что-то знают, а когда они чего-то не знают, я нисколько не удивляюсь. А впрочем, я и сама зацепилась за Чарикова случайно – вылез в каком-то примечании, а книга была о русских сектантах.

– А, вот оно что! Предводитель секты!

– Стыдно Ивана Трофимовича так именовать. Ярлык на него клеить. Приглянулся он мне, пока искала знаний о нём, и отыскивались всё клочки да обрывки. На живых учеников я нескоро вышла… Иван Трофимович Чариков… с ним, между прочим, Лев Николаевич Толстой разговаривал в 1908 году. Выслушал и одобрил.

– С кем только этот Лев Николаевич не разговаривал!

– Так полдня всё ж таки. Принял, заинтересовался опытом. Он не всех принимал.

– Опытом – чего?

– Вы слушайте, слушайте…

Иван Трофимович Чариков был из крестьян Тверской губернии и выбился в люди по торговой части лютым своим трудом. В конце века, когда декаденты смутные стишки сочиняли и диавола на русскую землю звали (и с превеликим успехом), Чариков нажил каменный дом в Твери, три лавки, четырёх детишек и – горестную болезнь, что привязывается к прущим вперёд русским людям страстно и неотвязно. Добился Иван Трофимович достатка завидного, уважения в обществе изрядного, семейственного расцвета полного. Жена – плодная, характера мирного, дети все здоровы и в уме. Набор прям подарочный – двое мальчиков, две девочки. Живи не тужи. А он в месяц разве неделю трезвый.

– У запойного пьяницы все детишки здоровы и в уме? Так не бывает.

– Так он их зачинал-то в ясности, в трудах праведных, наверх шёл, ему и пить-то было когда. А достиг – и лопнула пружина. Началось – «В своём доме имею право! Я хозяин, я всё своими руками!» Ну, что своими руками добыл, то своими же руками и погубил. Дела дребезжать стали, работники – подворовывать, но это бы ладно. Выправить всегда можно. В храм перестал ходить – и это не беда, Господь православным до последнего прощает. Но только последнее и настало. Жена его в доме молилась перед иконой «Неупиваемая чаша», а он в диком образе ворвался к ней, избил…