Я оставил арбу на дороге и вошел во двор — решил помочь вынести мешки.

Из-за угла выбежала Гогона, посмотрела на меня, скрылась и тут же вернулась с небольшим мешком за спиной.

— А где остальное? — спросил я, засучив рукава.

— Остальное?.. — Гогона вспыхнула и сердито посмотрела на меня. — Больше нет ничего!

— Да… И у нас больше нет…

Гогона положила мешок на арбу и, даже не взглянув на меня, ушла.

— К тете Пати заезжай, Гогита! — крикнула она, уже скрывшись за углом.

— Заеду, Гогона, конечно, заеду! На арбе места хватит, и быки не запарятся. А хочешь, и к Серапиону заеду.

Я свернул сначала к Сера пиону, взял у него с пуд зерна и подъехал к воротам Эзики.

К калитке вышла Пати.

— Здравствуйте, тетя Пати!

— Здравствуй, Гогита. — Она отвела от меня свои большие глаза — застеснялась. Наверное, вспомнила про вчерашнюю историю с родней.

— Вам не нужно зерно смолоть? Могу заодно взять, на мельницу еду!..

— Нужно-то нужно, да у меня не приготовлено! — огорчилась она.

— А я подожду, мне торопиться некуда. Сейчас воды много — смелют быстро. До вечера управлюсь. А ночь застанет, тоже не страшно…

— Раз так, я живо насыплю мешок. — Она направилась было к дому, но вдруг вернулась обратно. — Господи, как это я оставила тебя дожидаться на дороге! Заходи, Гогита, фруктов отведай, персики-то поспели…

Я удивился. Так говорят только со взрослыми. Раньше мне запросто предлагали: «Ну-ка, полезай, паренек, вон туда, небось любишь фрукты», — и я лез на первое попавшееся дерево.

— Спасибо, не беспокойтесь, — ответил я, как взрослый мужчина.

— Зашел бы, мне еще зерно провеять надо.

— Раз так, пожалуй, зайду! — Я соскочил с арбы. Пати открыла калитку, и я вошел за ней во двор. Эзики не было видно.

Пати вынесла стул.

— Посиди, пока я персиков нарву.

— Не надо, тетя Пати, я тороплюсь. — И неожиданно для себя я спросил: — Что у вас дома? Все хорошо?

— Спасибо!

— От Амирана письмо получили?

— Как же. Пока пишет: все в порядке.

Нужно было еще о чем-то поговорить. По моим понятиям разговор получился слишком коротким.

— Дожди кончились, но в поле все равно раньше чем через неделю не выйти. А за неделю сорняки поднимутся по колено, не промотыжишь. Неладно получается…

— Да, отец беспокоится, как бы голодать не пришлось.

— А что, и такое может быть, — проговорил я, кивая. — Какой тут будет урожай на непрополотых полях. Женщины на сборе чая работают, а мы что можем одни?! Вот если бы войны не было…

— Если б не было… — вздохнула она и, глядя мимо меня, словно про себя добавила: — Пойду насыплю зерно.

— Да, да, насыпьте. — Я встал и пошел к персиковым деревьям.

Сорвав с нижних веток несколько персиков, я побрел назад к дому. Пати сидела за домом на корточках и, высоко подбрасывая зерна на круглом деревянном лотке, веяла их. Она не слышала, как я подошел. Уже ссыпая зерно в мешок, она увидела, что я стою рядом, и, вспыхнув, залившись краской, натянула подол на колени.

Я удивился, почему ома так стыдится своих коленей, но отошел. Подождал, пока Пати завяжет мешок, и с усилием вскинул его на плечо. Мне было тяжело, но я не подал виду и снес мешок на арбу, стараясь не покачнуться.

— Еще есть? Я могу подождать, мне не к спеху.

— Нет, Гогита. Осталось еще столько же, да отложим до следующего раза. И без того я тебя задержала, поздно будет.

— А я не боюсь, — сказал я, забираясь на арбу. — Даже если ночь застанет, и то не боюсь.

— Неужели и ночью не боишься? — Пати недоверчиво покачала головой.

— Не боюсь, Пати!.. — Почему-то я постеснялся назвать ее «тетей» и хлестнул быков плетью.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ПОСЛЕДНИЕ ЗАПАСЫ ДЕРЕВНИ

«У Тухни нет быков, — вспомнил я, подъезжая к выгону. — Заеду к нему, заберу зерно, а может быть, он сам захочет съездить на мельницу, так я на арбе подвезу». Я огрел плетью черного быка, свернул на проселок и покатил мимо двора Цетерадзе.

На звук арбы к ограде кинулся свирепый черномордый пес и залаял, хватая зубами колья ограды. Я погрозил ему плетью:

— Чтоб тебе околеть на поминках хозяина!

Пес и вовсе взбесился, шерсть на шее встала дыбом, он перепробовал клыками все колья до единого и охрип от злости.

На шум из дома вышел Буду. Он смотрел на улицу, точно не веря своим глазам: как это я так спокойно еду мимо их двора и не обращаю на него никакого внимания. Он сбежал по лестнице во двор, отогнал собаку и вышел на улицу.

Я, молча помахивая плетью, продолжал свой путь.

Буду вздумал было зайти вперед, но, покосившись на острые рога Гвинии, не решился.

Я делал вид, что не замечаю его. Он подождал, пока арба поравнялась с ним, и зашагал рядом по грязной проселочной. Но когда его двор остался позади, остановился и с отчаянием в голосе крикнул:

— За что ты меня избил?

Я не отвечал.

— Нет, ты скажи, за что избил?

Я обернулся, но по-прежнему ничего не ответил.

— Ну за что? За что? — Он кинулся наперерез арбе. — Что я тебе сделал? За что?

— Да за то.

— За что «за то»? — не отставал Буду.

— За то самое! — повторил я и вытянул плетью Гвинию.

Бык обиделся и дернул арбу.

Буду отстал. Он то и дело оборачивался, смотрел на свои ворота, как бы не уйти от них слишком далеко.

— Что я тебе сделал? — крикнул он вдогонку.

«То и сделал, что сделал!» — повторил я про себя, потому что сам не смог бы ответить, почему я избил Буду.

Со двора Тухии с лаем выкатилась Толия, но, добежав до середины дороги, остановилась, то ли потому, что узнала меня, то ли лень стало бежать дальше. Она еще раз тявкнула, но без прежнего задора.

— Тухия! — позвал я.

— Здесь я, Гогита! — раздался его голос где-то совсем близко.

— Где это здесь?

— Да вот я!

Но я не видел его.

— Что ты со мной в прятки играешь, дурак! — обозлился я. — Покажись!

— А ты наверх погляди.

Я поднял голову. Весь измазанный тутовым соком, так что его и узнать-то было трудно, Тухия пристроился на ветке шелковичного дерева почти у меня над головой.

— Тута ведь отошла! — удивился я.

— Это последние ягоды, — объяснил Тухия. — Еще осталось немного.

Он притянул к себе ветку, набрал целую горсть ягод и уже хотел было отправить