Одна женщина, кажется Реба, швея, сказала: «Сестры мои, все очевидно. Мужчины должны помучиться, и тогда они выкопают нам новый колодец. Надо отказаться от работы. Устроим им забастовку. Хотят пить — пусть сами добывают воду». Некоторым понравилось ее предложение. Стали обсуждать. Нашлись обратные доводы. Смогут ли мужчины приносить достаточное количество воды — на всю семью? Смогут ли женщины приносить воду только для себя и не делиться с мужчинами? Не пострадают ли дети? Послушаются ли мужчины сразу или начнут бить жен? Тогда слово взяла Шеназ. Шеназ сидела за кругом. До этой минуты она не произнесла ни слова. После свадьбы Шеназ уехала в город, но муж ее там бросил. Она стала танцовщицей джатра. Вернувшись в деревню, Шеназ стала торговать тем, что покупали, чтобы выжить. Потому и сидела вне общего круга. И вот что она сказала: «У нас есть еще другая работа, и, если мы откажемся выполнять ее, плохо от этого будет только мужчинам». Все повернулись к ней, и она, не поднимая глаз, решительно продолжала: «Мужчина не выживет без воды. Он умрет без нее, но сможет принять мысль, что придется без нее остаться. Без секса мужчина не умрет. Он выживет, но сама мысль, что секса больше не будет, для него невыносима. Вот мое предложение». И женщины в моей деревне получили новый колодец. Если сказать себе, что ты бессильна, тогда да, ты будешь бессильна. Внутри тебя — все, чем наделил тебя Господь. Если муж не выполняет свои обязанности, подумай, может, ты сама забыла что-то сделать.

Миссис Ислам отпустила запястье Назнин. Вытащила платок, вытерла рот, словно прочищая путь для нового рассказа. Глаза у нее маленькие и твердые, как у птицы, седые волосы аккуратно зачесаны назад. На лице — выражение усталости и великодушия. Эта женщина знает: в любой ситуации ее попросят прийти и взять все в свои руки.

Ассистентка с сигаретой за ухом назвала фамилию Назнин.

— Миссис Ахмед, — сказала она, перегнувшись через столик так, что грудь чуть не выкатилась в приемную.

Назнин поднялась и помедлила: идти ли к доктору вместе со своей дуэньей?

— Ступай, ступай, — велела миссис Ислам.

Она гневно посмотрела на грудь приемщицы, и та моментально выпрямилась.

Ноги у доктора Азада вместе. Колени сжаты. Несмотря на большое и мягкое кресло, он не откинулся на спинку, сидит ровно и потому походит на куклу на шарнирах. Он сидит под прямым углом к столу, смотрит на Назнин. На столе блокнот, ручка, желтая прозрачная папка и несколько игрушек-снегопадов. В первое же посещение он рассказал про них Назнин. Эти спящие под снегом города удивительны. Встряхнешь — и в городе начинается белая буря, и тогда можно представить, что там внутри — жизнь. Детские игрушки, сказал доктор Азад. И не объяснил, почему они стоят у него на столе.

— Есть ли жалобы, идет ли кровь, болит ли что-нибудь?

— Нет, — ответила Назнин, — все прекрасно.

— Часто ли раздражаетесь, опухают ли ноги или лодыжки?

— Нет.

— Хорошо ли питаетесь?

— Да.

— Тогда, думаю, все пройдет гладко, у вас будет здоровый ребенок, который в старости о вас позаботится.

Доктор улыбнулся. У него была совершенно особенная улыбка. Подбородок поднимается, уголки рта опускаются вниз. Тем не менее это улыбка. Брови ползут вверх, подразумевая веселье.

— Нужно всего лишь померить вам давление и договориться о встрече в больнице. У вас есть ко мне вопросы?

У него мягкий голос, слова на губах распускаются, как цветы, но звучат все-таки весомо. Шану говорит громко. Свои слова он ценит на вес золота, а разбрасывается ими, как дурак.

— Только один, — сказала Назнин. — Мой муж снова приглашает вас на ужин.

Доктор Азад достал из ящика черную нарукавную повязку и жестом велел Назнин закатать рукав. Она вглядывалась в его лицо, пытаясь прочитать на нем ответ. Нос у него заострился, мама говорила, что это признак мужской слабости. Но с виду доктор совсем не слаб. Волосы, похожие на сияющий шлем, обрезаны коротко и ровно; на макушке — круг света от лампочки под потолком. Кожа вокруг глаз сероватая и опухшая, глаза никуда не пытаются проникнуть, ничего не приказывают. Рот крепко сжат, спина прямая. Так держатся люди, которые знают не только свое место в жизни, но и то, что миру это место тоже известно.

— Давление в порядке. Хорошо, хорошо. — Он убрал повязку с трубкой и насосиком обратно в ящик. — Да. Я с удовольствием принимаю ваше приглашение. С вашим мужем нам есть что обсудить. В последний раз нас грубо прервали мои пациенты. К тому же я должен вернуть ему книги. Одну я еще не дочитал. Она у меня с собой. Как вы думаете, ничего, если я не буду ее пока возвращать?

Назнин ничего не знала ни о прерванном разговоре, ни об одолженных книгах. Как болит спина! Не помогает даже лежать навытяжку на новом жестком матрасе. Хочется в туалет, в последнее время появились боли при мочеиспускании. В остальное время там чешется. Но разве можно такое рассказывать доктору Азаду? Все прекрасно, сказала она. Можно бы сказать про спину, только спина потому и болит, что она беременна.

— Да, мы с вашим мужем раз или два еще виделись. — Он помолчал. — Хотя нет, раза три или четыре. Он угощал меня вашим замечательным кебабом. Я подписал его прошение. Он дал мне книг почитать. Мы даже немного поспорили о литературе. Все это замечательно, но всему свое время. Мне нужно еще, скажем так, заехать домой.

Прошение? Какое еще прошение? Никакого прошения она не видела. Назнин вернулась к миссис Ислам. Та, закинув голову, замерла в кресле, и, если бы не открытые глаза, можно было бы подумать, что миссис Ислам спит мертвым сном. Может, она спит с открытыми глазами? Может, поэтому и не пропускает ничего и всегда в курсе всех событий? Хотя, наверное, о Шану, Хасине и всех наших проблемах ей рассказала Разия. Назнин чуть улыбнулась при мысли о Разии, представив себе, как Разия складывает длинные ноги и вытягивает сплетню за сплетней из большого рта.

Назнин согнулась на коленях, руки на коврике. Послеобеденная молитва. Сейчас внутри должно быть только одно. Все жалобы, тревоги, чаяния, составляющие ее жизнь, надо отодвинуть в сторону. Оставить только благодарность. Благодарностью надо преисполниться до самых краев. И больше никаких мыслей. Кроме мыслей о Боге. И о словах молитвы. «Имя Твое благословенно. Твое величие безмерно, и нет никакого божества, кроме Тебя». Можно еще думать о ребенке. Богу не понравится, если она забудет о ребенке. И о Хасине. Надо поблагодарить за то, что сестра жива и здорова, за благополучно полученное письмо. О ребенке забыть сложно: он пихается в животе и ищет точку опоры где-то под ребрами. Лбом коснуться коврика — выше ее сил. Просто невозможно. Беременным полагаются свои поблажки. Можно совершать намаз, сидя в кресле. Однажды она так и сделала, но в кресле одолевает лень. И все равно приятно, что имамы это продумали. Ислам относится к женщине по-доброму и с состраданием. Интересно, испытай хоть раз имамы беременность, может, и сидеть стало бы не обязательно? Тогда и вопрос о лени был бы закрыт. «С чего вдруг мне такие глупые мысли в голову полезли? С чего я вдруг начала думать о беременных имамах? Иногда такое ощущение, что голова моя — будто и не моя, мысли вылетают из нее и с грубой ухмылкой щелкают меня же по носу».