Узнав, что Катерина сбежала и скрывается неизвестно где, Инесса начала тревожиться, не спать ночами, наконец, не выдержала и через какое-то время послала Катерине почтового голубя. Белоснежный голубь долго кружил над виноградниками, вдоль и поперек исколесил всю реку, заглядывал розовыми глазами в высокие окна домов и на исходе четвертой недели нашел Катерину. Прочитав крошечную записочку, вынутую из его клюва, Катерина расплакалась.

«Милочек! — писала Инесса. — Скучаю без вас. Нету сил. Был давеча снег, только быстро растаял. Везде ручейки, скоро солнышко выглянет. Но даже и солнышку, даже и птичкам не справиться с грустью моей и тоскою».

Надо заметить, однако, что Инесса, обладая многими замечательными качествами, обладала и большим литературным талантом. Ей было совсем нетрудно перевернуть душу человека и вызвать в глазах его жгучие слезы одним только словом. Катерина, дитя волевого красавца отца и матери, страстной славянки, вспомнила то добро, которое она видела от Инессы, пока жила с меховщиком, и ахнула громко от собственной черствости. Всхлипывая, она с ладони покормила голубя крошками недавно выпеченного хлеба. Он быстро потерся пушистым лицом о шелковый локоть ее и взглядом спросил, что ему передать заждавшейся, нетерпеливой Инессе.

— Сейчас напишу, подожди.

Конечно, ей было бы проще ответить на это письмо по-арабски, но вежливая Катерина, наморщив высокий свой лоб, написала Инессе: «Arrivera il giorno dopo domani» (Приду послезавтра — итал.). Пушистый посланец раскрыл свои крылья, как будто хотел заключить Катерину в объятия дружбы и нежной любви, сжал в клюве листочек и, вспыхнув крылом под розовым солнцем, взлетел прямо в небо и скрылся из глаз. Одевшись попроще, Катерина спрятала в глубокий карман темной юбки монету, взяла с собой флягу с водой, помолилась и, перекрестившись, отправилась в путь. Ей было страшновато идти обратно в те места, где жил ее прежний любовник, но признательность к Инессе пересиливала страх, и, кроме того, ей не терпелось сообщить колдунье великую новость. Ни на секунду не сомневалась моя героиня в том, что ее беременность есть новость великая, и радость, что скоро родит она сына, была, может быть, отголоском той радости, которую в сердце питала Мария, молоденькая боязливая девушка, узнав, что она станет матерью Бога.

В манускрипте, найденном в пещере и, к счастью, попавшем в мои руки, сказано об этом весьма витиевато:

«Ознакомившись с жизнью многострадальной, но стойкой матери его Катерины, мы склоняемся к тому, чтобы смиренно вспомнить те слова, которыми открывается чтение Псалтыри, ибо за этими словами проглядываем ту правду, которая ускользнет от внимания многочисленных бытописателей».

Не относя себя к числу так называемых «бытописателей», поскольку мои интересы духовны всегда, я рискну повторить чудесный пассаж, восхитивший меня еще в раннем детстве:

«И будет он, как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет, и во всем, что он ни делает, успеет».

Ошибемся ли мы, предположив, что Катерина, чья интуиция была намного выше, чем у любой средней женщины, с самого первого дня беременности почувствовала, что дитя, которое в ней созревает, не будет ни славным торговцем, ни пекарем, и ни дровосеком, и ни рыболовом, но будет алмазом, сверкнувшим во тьме человеческой копоти?

Придирчивый читатель уже, вероятно, заметил, что мое повествование несколько покачивается во времени и в пространстве, как та самая каравелла, на которой привезли Катерину из Константинополя, покачивалась на волнах у причала. Происходит это потому, что вся наша жизнь не линейна, тем более — не целенаправленна, и если всмотреться в нее повнимательней, так станет заметно, как то возвращается судьба к человеку, а то забегает вперед, а бывает, что, словно опомнившись, ползет торопливо в далекое прошлое и там ищет соков себе и свои же пытается выпутать тонкие корни из мерзлой, давно затвердевшей земли. К тому же рожает кого-то на радость и тут же зачем-то хоронит поспешно того, кого только вчера родила, и снова качается то в темноте, а то в ослепительном блеске созвездий. То влево, то вправо, то низко к земле, то вверх, высоко, и закон ей не писан. Все это прекрасно заметил поэт в одном своем стихотворении.

Но есть и еще одна, менее философская причина, по которой именно так строится мое повествование. Я чувствую себя по рукам и ногам повязанной с тем манускриптом, который достался мне по́том и кровью, за ним и слежу я, как лагерный пес следит за своим заключенным. Старинная рукопись эта составлена из разных кусков и отрывков, и многие погибли во время пожара. Вчера ровно в полночь я вдруг догадалась, что в манускрипте описывается не одно посещение Инессы Катериною, а два. Причем первое произошло осенью, а второе в начале апреля, почти накануне рождения сына. И, стало быть, рукопись и не заметила истекших полгода, и я вместе с нею. Сперва в ней описано то, что случилось, когда Пьеро вдруг появился в деревне и ночь всю провел с Катериной, заметив, что та пополнела. А после того, как отец их застукал и Пьеро уехал обратно, она, растерянная, поспешила к Инессе. И та ей опять же дала свои травки, сказав, что ребенок родится здоровым. Однако кусок, где рассказано вкратце о жизни отца Леонардо, женатого на девушке из рода древних Беррини, пропущен в том месте, где должен был быть, но вставлен туда, где совсем неуместен. Вы видите сами, насколько мне трудно? Совсем я запуталась: сколько же раз она посещала Инессу? Два раза? А может быть, три? Короче, сейчас я решила не мучиться, и раз я иду по следам древней рукописи, которую не проверяли ни разу и дат в ней никто даже не уточнял, то пусть и в моем этом тексте останется покачиванье на волнах каравеллы, тем более это движение очень похоже на всю нашу жизнь.

P. S. Многие, наверное, начнут негодовать, что, заполучив бесценный документ, я не обратилась сразу же в Институт какой-нибудь Археологии или в Гарвардский Научный Центр по охране исторических памятников, попросив распутать все узлы и привести в порядок отсутствующие факты. На это отвечу. Во-первых, не стоит меня укорять. Не вы же нашли эту рукопись, правда? Не вы ободрали все руки и ноги, пока продирались сквозь дебри пещеры? А кроме того, если я сообщила бы, что располагаю такой драгоценностью, кто даст мне гарантию, что государство не станет вдруг претендовать на нее? А вот уж к кому я всегда недоверчива, так это, простите меня, к государству.

Итак, она отправилась в путь, готовая на то, чтобы переночевать в чьем-нибудь густом винограднике, поскольку горький опыт научил ее не останавливаться ни в гостиницах, ни на постоялых дворах, где может случиться такое, что даже во сне не приснится. Солнце только что поднялось на свое небесное место, и вся осветилась земля: и растения, и каждая тварь в пожелтевшей траве, и каждая рыба в глухом водоеме, который глухим только кажется, ибо и он до глубин прогревается солнцем. Не прошла она и ста шагов, как навстречу ей попался старик, вяло погоняющий палкой грустноглазого осла. На осла была навьючена корзина с желтыми, зелеными и красными овощами, которые казались выточенными из камня, настолько круглы были и совершенны.